Но, извините, публика никогда и ничего не понимает в искусстве театра.
Устраивались иногда в театре вечеринки праздники, чаще всего в рождество перед Новым годом. Ну, и в другие дни, в юбилеи и дни рождения артистов. Так вот – тот Петр, артист «второстепенный», был всегда «душой компании», такой-некий заводила. Он играл на гитаре, знал море частушек и веселых песенок на все случаи жизни. Рассказывал-пересказывал монологи писателей сатириков: Райкина и других.
Из этого вы видите, что был он артистом первоклассным, а для театра очень ценным и полезным: за вторые роли можно было не переживать. Он изобразит слугу, или дворецкого, так как надо и в лучшем виде. Однако судьба осудила его на полную безвестность. Потому что Слава очень часто в жизни приходит от случая, от счастливого стечения обстоятельств, от счастливого случая (я вам говорю!).
Повторяю, был я тогда совсем желторотый птенец. Мне и в голову не могло прийти, что этот «бесцветный» старый, по моему мнению, Петр (ему тогда было лет тридцать с небольшим – 32 – 34), что этот наш, незаметный на сцене и незаменимый на вечеринках Петр, смеет любить, да еще кого. – Саму Майю, первую артистку и дочь грозного «страшного» и всесильного директора и главрежа. Страшнее и богаче которого нет на свете, – думал я. Я только с удивлением заметил его восторженные взгляды, когда он устремлял их на Майю во время репетиций и спектаклей.
Но наши артисты труппы, давно уже поняли Петрову болезнь. Случалось, они добродушно подтрунивали над Петром. Острили, что после вечеринки, на которой Петру удавалось удерживать внимание Майи, Петр ходил в Церковь и там молился перед иконой Богородицы. Наверное, о взаимности Майи просил…
Тогда мне Петр показался даже жалким страдальцем. Теперь-то, в моем зрелом и женатом настоящем, я понимаю, что Петр был бесконечно смелым человеком. Мы были всему свидетели. Однажды утром, во время репетиции, во время технического перерыва при смене декораций на сцене, он перекрестился, да взял и пошел к самому Сурову в его директорский кабинет. «Господин директор, я осмелюсь просить у вас руку и сердце вашей младшей дочери Майи» – примерно так.
Старый Суров от великого изумления выронил одновременно ручку, которой только что записывал и выронил изо рта сигарету, которая дымилась, упав на пол. Он позвал жену свою, старую бухгалтершу из смежной комнаты и сказал:
– Послушай Мария, нет, ты послушай только, что говорит этот молодой человек, артист Петр…. Повторите-ка, молодой человек, повторите что вы сказали.
Когда Суров говорил на «вы» – это не предвещало ничего хорошего, как знали все артисты труппы. Это значило, что он не просто злился, он был возмущен до предела.
Душа у Петра дрогнула, но все-таки, прижав руку к сердцу, он поклонился кивком головы и сказал:
– Дорогая, Мария Александровна, я сейчас осмелился и имел счастье просить у господина директора руку и сердце вашей прекрасной…. —
Мария