минут несколько, утерлась передником платья и вошла в избу с раскрасневшимися глазами.
Геннадий перестал теребить шапку, снял плащ и повесил у порога на вешалку куда и шапку положил. С тех пор, как он здесь был последний раз, с полгода назад, ничего не изменилось. В доме всё было по-прежнему. Шкаф к стене, между печкой и кухонным столом, отцовской работы. Рукомойник около узкой отгородки возле двери. Новое только занавески на окнах да в горницу, раньше их не было. В тесноте прихожей и подниматься с табуретки не надо было, – чуть отодвинув занавеску, он глянул в горницу, – и там ничего не изменилось будто бы. Прямо против двери, над комодом, висел портрет отца и матери под стеклом и в рамке.
И всё-таки что-то было в горнице от неё, от этой чужой ненавистной женщины, с которой он приехал рассчитаться раз и навсегда. И за свой позор, что пришлось пережить год назад, в последний приезд и за смерть отца, ибо он уверен, Геннадий Дмитриевич, – если бы не «НаталЯ» (он и имени-то её не мог произнести без злобы, только местное прозвище) – то жил бы ещё старик-отец и жил бы.
А позор вышел тогда на всю деревню Старую. В Старой, в Пюнчедуре не бывает тайн. У кого что ни случись, как будто ветром разнесёт снизу от реки и кверху до Круглого пруда, так Старая вся была дружна, – не то что Юрдур, вдоль реки от моста протянувшийся и разросшийся Изи-уремом – улицей в их сторону.
Всем известна была эта «НаталЯ»: то с одним мужиком жила в Юрдуре, ругались на обе деревни слышно было, как по улице бегали полураздетые с топором за ней мужики, то в Изи-уреме пожила опять – крики и ругань. Да еще, говорят, со сколькими сходилась-расходилась, – одним словом – «НаталЯ». Поселилась она в Старой у пожилой пары на краю, внизу. Тут у Нижнего пруда магазин-то новый большой построили, в два дома длинный, «супермаркет», как шутила деревенская молодёжь – так там «НаталЯ» уборщицей и приёмщицей товаров – «товароведом» устроилась. А чтобы жить недалеко – устроилась в крайнем доме у пожилой учительницы со стариком-мужем своим.
Приходила она к отцу прибираться, по хозяйству помогать, и готовить. Это сообщал он сам в письмах да по телефону. Ну, и ладно, не придали тогда этому значения.
В тот раз Геннадий ещё до дома не дошёл, а про новость уже слыхал. В магазине народ был и знакомые бабы со Старой порассказали: «женился в 65-то лет на молодухе этой распутной, на „НаталЕ“». А тогда приехал с женой и сыном Димкой своим проведать старика. Ещё хотел уговорить его всё-таки продать дом и переехать к ним в город – квартиру купили трёх комнатную, свою двушку продали. И было бы ему – своя комната…
А тут видит – понатаскал отец ящиков из-под консервов с Натальей и ну, давай старую избу обшивать. Со двора уже стена готова была и покрашена, а сени с крыльцом вообще новыми досками перебрал, – тоже покрашенные, как новые сверкали.
– Ты чего это, отец? – поинтересовался Геннадий после того, как они поздоровались и закурили