Она не могла отделаться от воспоминания об отце и от ощущения, что ей обязательно надо оказаться рядом с ним. Убеждённость, что её дочерний долг – следовать за отцом, придавала ей сил.
– Аббат Гюг, – сказал Рауль с облегчением, – мы вас искали.
– Вы, Рауль, возможно и искали меня, – ответил аббат добродушно, – но Аэлис из Сент-Нуара искала ворота.
– Это правда. Поймите: мой долг – быть с отцом, – ответила девушка.
– Нет, ваш долг перед самой собой оставаться живой и здоровой. И это ваш долг не только перед собой, но и перед теми, кто сражался за вашу жизнь, и один из них – ваш отец, – возразил аббат с внезапной твёрдостью в голосе. Он смягчил тон и добавил: – Ждите, пока прибудет вестник из Сент-Нуара. Прошёл уже целый день с тех пор, как мы разделились. Через несколько часов мы узнаем, стоит ли отправляться в путь…
– Узнаем, умер мой отец или нет, – взорвалась Аэлис. – Как бы то ни было, Озэр и его гвардия защитят Сент-Нуар, и там, рядом с ними, моё место. Ни одни стены не защитят меня так надёжно, как стены моего дома.
– Ах, да вы ещё под впечатлением прошлой ночи, когда всё решали звон мечей и кровь, оросившая землю, – вздохнул аббат. – Жизнь, к счастью, этим не ограничивается.
– Что вы имеете в виду? – спросила Аэлис.
– Пойдём в мои покои, дочь моя. Ваши кости моложе моих, мне надо сесть. Рауль, оставьте нас, – приказал аббат.
Существование отдельных покоев аббата свидетельствовало о том, что не вся жизнь цистерцианцев сводилась к аскезе и затворничеству, особенно, с тех пор, как труд мирских братьев превратил орден белых монахов в один из самых богатых и могущественных во Французском королевстве. Однако по-прежнему колонны внутренних дворов цистерцианских монастырей возводились прямыми и лишёнными всяческих украшений, а нефы их церквей заливал ровный прозрачный свет, не проходящий сквозь тысячи разноцветных стёклышек. Единственное место, где пробивались робкие признаки процветания, были покои, в которые вошли Аэлис и аббат, его официальная резиденция, где он принимал гостей наивысшего ранга, не привыкших к суровой монастырской дисциплине. Здесь, в скромной кладовой у аббата было достаточно вина и пищи, чтобы подкрепить силы усталого епископа или графа. Он даже мог предложить им посидеть у камина, а не у общей жаровни и поставить перед ними пюпитр, на котором они могли бы писать свои послания и приказы. Пока аббат наливал разбавленное водой вино в два деревянных бокала, Аэлис с любопытством осматривала комнату; в углу, в шкафу, укрытые хлопчатобумажным холстом, лежали книги, и было их столько, сколько она ни разу в жизни не видела. Корешки из тёмной кожи, казалось, скрывают все тайны мироздания.
Садитесь, госпожа, – сказал аббат, указывая ей на одно из деревянных кресел, стоявших у огня.
Аэлис взяла бокал из рук старца. Отблеск пламени, тепло которого было так кстати в столь ранний утренний час, падал на длинные и узкие каменные плиты пола. Аэлис решила, что лучше помолчать. Без сомнения, аббат собирался увещевать