Ахматовой: «Клянусь всем для меня святым, что этот несчастный человек будет счастлив со мною…»
– Хотелось бы, – ответила я мужественно. Мой магазин давно служил исповедальней, ведь я была не из болтливых.
Но мой собеседник тоже не был подвержен этому греху. Подняв глаза к верхним полкам, прогнувшимся под никого не интересующей Большой советской энциклопедией, он коротко сказал:
– Ни к чему это вам.
– Откуда вам знать?
– У нас с вами слишком разная жизнь. Вам будет трудно понять.
– А ваши дети вас понимают?
– Это не мои дети. То есть… Ну неважно. Да, они понимают.
– Думаете, я глупее?
– Нет, что вы! – поспешно возразил он. – Дело не в уме. У вас его, по-моему, хватает. Но чтобы меня понять, нужно жить там, где живу я. Видеть то, что вижу я, а вам это не нужно.
– Вы не можете знать, что мне нужно, – я чувствовала себя так, будто стою над пропастью и собираюсь шагнуть в нее. – Я хотела бы увидеть пасеку. Никогда там не была…
Он недоверчиво прищурился:
– Правда? Ну, если так, то это можно устроить. Если вы действительно хотите…
– Я действительно хочу.
– А почему?
Но я не успела ответить. В этот момент дверь магазина отлетела так, будто в нее угодил пушечный снаряд. Впечатавшись металлической ручкой в стену, она рванулась было назад, но та же уверенно шагающая по жизни нога опять дала ей пинка. Так, в два приема, наша бедная дверь впустила наконец того, чье появление пятнадцать лет назад вызывало кривую усмешку, за это время чудесным образом переродившуюся в радостную улыбку.
– Писа! – заорала я, мгновенно забыв о покупателе. – Писа Перуанец, неужели это ты?
– Я! – восторженно проорал в ответ Писа и, перевалившись чрез прилавок, с чувством расцеловал меня в обе щеки. – Лидуся, радость моя, я знал, что ты здесь.
– Писа, откуда ты взялся? Тебя не было тысячу лет. Ты побывал в Перу?
– К черту Перу! Лидуся, я ведь теперь москвич. У меня двухкомнатная в Сокольниках!
Было совершенно очевидно, что с этой наполеоновской победой Пису можно будет поздравить и через год, и через пять лет. Такая радость вечна, как солнце. По крайней мере, на одну человеческую жизнь ее хватает с избытком.
– А ты-то как? – Душевный в своем счастье расспрашивал Писа. – Замуж не вышла?
Только теперь я вспомнила о светловолосом пасечнике, но внушительное тело моего друга детства, подобно Архимедову, вытеснило странного пришельца, словно лишнюю материю. Вот только вопль: «Эврика!» был в данном случае неуместен.
– Не вышла, – призналась я, уже не чувствуя ликования. – И, похоже, не выйду.
– Шутишь? Такая девчонка, как ты, да не выйдет? – В его голосе зазвучали бодренькие нотки рекламного агента.
– Писа, залежалый товар плохо идет…
– Ну знаешь! – Писа не нашелся, что возразить.
– Ты надолго приехал?
Он с воодушевлением ухватился за брошенный мною канат.
– Я ж зачем приехал-то? У меня ж юбилей! Тридцатник. Тебе, поди,