становятся ядрёнее, слаще и ароматнее.
–Польщён похвалой.
–Ты-то тут причём? Так распорядился Бог: одним давать больше солнца, другим морские просторы, а все вместе блага мы получим только в раю.
Де Люзин принялся пересказывать фаблио (побасёнки), которых знавал не в меру много. Слегка охмелевшие рыцари задорно смеялись грубому, народному юмору.
–Почему бы не обучать крестьянских детей грамоте?– вдруг спросил Эрлюин де Контевиль.
Роберт излагал вассалу-оруженосцу суть дела:
–Знания не принесут народу ничего, кроме излишних страданий. Куда им применять историю, географию? В землю же не посадишь…Да ещё от чрезмерных размышлений крестьяне сделаются упрямы, неподатливы к подчинению. Бедняки должны кормить и одевать высшее сословие. Хотя, иногда, можно идти на уступки бедным, чтобы они не считали себя рабами, иначе возникнут конфликты. А если, всё же, дело дойдёт до бунта, то небольшой подачкой всегда можно заткнуть их вонючие пасти, дабы они не потребовали всего. Удел крестьян – работать ради живота.
–Мне всё же хочется верить в светлое будущее человечества, что, осознав ошибки прошлого, из диких животных люди превратятся в творцов доброго и вечного,– мечтал Эрлюин.
–Не знаю как во всей Вселенной, но на Земле каждый человек хочет жить лучше своего собрата, и хоть чем-нибудь да выделиться из общей массы ему подобных,– напомнил юноше житейский расклад граф.
–А я вообще ни разу не видел полностью счастливого человека,– заявил Анжуйский,– Человек, словно кровожадный и алчный дракон – ему всегда мало денег, славы и власти. Бесконечно мало.
Разноголосо посыпались обсуждения политических и исторических казусов. Мужчины утопили в вине опасения и заботы дня, расслабились. Спиртное стёрло между ними грани возраста и положения. Им, в хмельном угаре казалось, что нет у них более близких друзей на свете. Они то с хохотом вспоминали уморительные сцены, как заставляли вороватого налогосборщика голым плясать перед крестьянами на раскалённых монетах, то, как приказали одному любителю безудержных пьянок осушить маленький бочонок вина, а пока он спал, нацепили на него бочку, крепко привязав, как он потешно пытался её снять, падал и катился по земле, потом, конечно, бросил пить.
Кто-то упомянул погибших друзей, рыцари горючей, по-мужски скупой слезой сокрушались о неправильных боевых стратегиях, о непредвиденных обстоятельствах, кои невозможно запланировать и избежать.
Анжельжер де Мовбрей охрипшим голосом затянул балладу, к концу первого куплета все товарищи подхватили мотив. Кто-то красиво выводил мелодию, а то-то просто подвывал. Всё ещё были в почёте старинные куртуазии – кельтские предания с высокими понятиями о чести и любви.
Догорал закопченный камин, догорали-таяли восковые свечи в медных подсвечниках.
На столах остались лишь груды костей.
–Ну, кто ещё не пропил последний стыд?– обвёл захмелевшими глазами присутствующих Роберт.
В ответ раздался одобрительный гогот тех, кто ещё не упал под стол.
Утро