противник Н. Бердяев. Кстати, в любви Розанова к России тоже было что-то живое, человеческое. Помните его: «Счастливую и великую родину любить невелика вещь. Мы должны ее любить, когда она слаба, мала, унижена, наконец, даже порочна. Именно, именно когда наша мать „пьяна“, лежит и вся запуталась в грехе – мы не должны отходить от нее»[22]. Сегодня пора осознать, что нас, русских, погубило в ХХ веке то, что погубило Н. Бердяева как мыслителя, а именно характерная для славянофильского романтизма, для так называемой «русской идеи» враждебность к живому конкретному русскому человеку, к той России, которая есть. Нас погубила та трактовка религиозного чувства, которая была характерна для Бердяева, который учил, что подлинная духовность нас посетит тогда, когда нас не будет оставлять «чувство зла и негодности этого мира и жизни в нем»[23].
Спор между Н. Бердяевым и В. Розановым по поводу текста В. Розанова «О сладчайшем Иисусе и горьких плодах мира сего», который произошел за 10 лет до катастрофы 1917 года, имел принципиальное значение для осознания судеб России. И он был связан прежде всего с отношением к так называемой «русской идее», отношением к славянофильскому мессианизму. И отличие Василия Розанова от Николая Бердяева состояло в том, что он боялся катастрофических последствий нашего традиционного русского «романтизма», нашей привычки «пялить глаза вперед», нашего русского нежелания знать, видеть человека, мир, в том числе и русский мир, такими, какие они есть. Василий Розанов тоже считал, что наш русский мессианизм – и от недоразвитости души, и от лени русского ума. И он был прав. Действительно, трудно сказать, что в этом русском славянофильстве было от любви к России, от русского «романтизма», а что, действительно, – от лености ума. Кстати, русская трагедия ХХ века проистекала от того, что русский человек, и прежде всего русская интеллигенция, не понимали, что возможна русская жизнь куда более мрачная и тягостная, чем жизнь при «царе Николашке», не понимали, что русская революция, рожденная русским «романтизмом», открывает дорогу к безграничному русскому злу. А ведь, на самом деле, николаевская Россия и с точки зрения прав личности, и с точки зрения благ жизни была раем на земле по сравнению с советской Россией, особенно времен Сталина. Василий Розанов десятым чувством понимал, что традиционное русское пренебрежение к мирскому как к «мещанству», «примитивной обыденности» несет в себе угрозу, что само по себе это пренебрежительное, высокомерное отношение к тому, что есть, несправедливо. Особенно Василия Розанова раздражало, вызывало у него протест враждебное отношение русского мессианизма к благополучию человека в мире, к его счастью, радостям в своей жизни. А у Николая Бердяева все было наоборот. Для него «утверждать этот мир – значит утверждать закон тления, рабскую необходимость, нужду и болезнь, уродство и фальсификацию». Тем более, как я уже показал выше, не дает Новый Завет права утверждать, что, как говорил Бердяев, Христос пришел в этот