раскаты к ним, заплетаясь, с трудом держась на ногах, подскочил разгоряченный Марк Этрий: после танца волосы у него небрежно сплелись и спутались, капельки пота обрамили уже не белую тунику – пятна от вина выступали на ней как кровь, сочащаяся из глубокой раны. Несмотря на свое тяжелое состояние, он проявил воистину героическое мужество: пальцы его жадно и цепко сжимали серебряный поднос, на котором возвышался кувшин с накладными позолоченными украшениями и кругом – три пустых кубка.
– Да славными делами буде покрытая жизнь наша, да молнии разят не нас, а врагов наших! – язык его заплетался, как и ноги, но недрогнувшей рукой он таки наполнил под конец речи все кубки и молвил: – Угощайтесь, друзья! Пусть забвению предастся все, кроме этого вечера!
В сердце его закралось предостережение, как пылающая комета, что несется в ночном небе; своим хвостом она ужалила все то трезвое и здравое, что по-прежнему жило в нем, но под действием вина и безмерного веселья отошло в забытые уголки души. Валерий неохотно потянулся за кубком, Сервий последовал за ним.
– Пусть страх никогда и впредь… не овладевает нами, и воля к борьбе все так же живет с нами! – вострубил Марк и пригубил крепчайшего вина.
Валерий пил так, будто в его жилы попадал яд, а не вино. Пышность нарядов, роскошь триклиния, излишества в еде и возлияниях вкупе со скудоумием собеседников стали действовать на него удручающе. Спиртное обожгло горло и сразу вызвало жестокое помутнение в голове. Мысли не бегали так, как раньше, все подернулось туманной дымкой. Голова раскалывалась: было такое чувство, что на ней, как на наковальне, ковали беспрестанно мечи, и о таких работниках мог мечтать любой хозяин, даже самый взыскательный и требовательный – без устали и без желаний, выполнявших свое дело с убийственным старанием. Еще сильней мучило то, что на горле остался неприятный осадок, хотя вино было превосходнейшее, но и самые утонченные и изысканные удовольствия претят, коль наслаждаешься без меры.
Этрий о чем-то пространно рассуждал, и так долго, что Валерий, как ни болела у него голова, заинтересовался тирадой соратника:
– Ложь и вранье повсюду, – подытоживал Марк. Вино действовало на него, напротив, ободряюще, придавая выразительность и ясность мысли, как он сам считал. – Они становятся неизменными спутниками человека с самого рождения, сопровождая до самой смерти. Да и то, я не уверен, кто может быть свидетелем того, что все это там прекращается? Не является ли жизнь среди скорбных теней продолжением жалкого земного существования? Разве что тени безмолвны и не способны лгать – это единственное, что может, если и не стереть обман с лица земли или подземелья, то хотя бы – уменьшить его до терпимого. Терпимый обман! Здорово, не правда ли, друзья?!
Ни Валерий, ни Сервий не успели ответить: к ним подскочил мальчонка лет десяти с лучистыми глазами и веснушчатыми щеками, присел на корточки, задрал кверху дерзкий носик и с горькой обидой, но самозабвенно возразил:
– Неправда, неправда,