заживо.
Теперь, когда я уже мог не волноваться, что выдам свое местонахождение чихом, едкий запах озона чуть ослабел, и внезапно я ощутил запах орды зомби, или стаи бешеных бурых медведей, или кого-то еще, кем бы они ни были. Назвать их вонь «запахом тела» не поворачивался язык. Никто же не скажет, что гниющая капуста «чуть менее ароматна, чем роза».
Я начал задыхаться, а вонь достигла такой плотности, что я, наверное, мог и попробовать ее на вкус. Если бы меня начало рвать, то судороги, сотрясающие тело при тошноте, не позволили бы мне удержать крышки на месте и не подпустить к себе чудовищ. Мысль о рвоте вызвала рвоту. Горькая масса поднялась к горлу, мне удалось загнать ее обратно, но я знал, что повторить этот подвиг не получится.
Внезапно все, кто находился в кладовой, затихли и перестали терзать ларь. Их вонь мягко пошла на убыль, исчезла совсем, так же, как запах озона.
Через сорванные сетчатые экраны я увидел свет канделябров, – а может, и дневной свет, который проникал в темную кладовую через распахнутую дверь, но казался он не настоящим дневным светом, а ледяным, фосфоресцирующим выдохом, который ложился бледно-серым конденсатом на дощатые стены.
Я привык к тому, что подвергаюсь насилию. Но не знаком с плохишами, которые прекращают атаку, когда до полной победы остается совсем ничего, разом становятся мирными и добропорядочными гражданами и уходят медитировать.
Кем бы они ни были, мотивом для отступления не мог послужить приступ угрызений совести или вдруг проснувшееся желание совершить акт милосердия.
Некоторые люди не понимают зла и верят, что оно может раскаяться, их напрасные надежды вдохновляют темные сердца на еще более темные грезы, и по существу они и являются отцами и матерями всех войн. Зло не раскаивается – его надо победить. Даже когда зло побеждено, вырвано с корнями и очищено огнем, оно всегда оставляет семечко, которое в какой-то момент прорастает, начинает пышно цвести, и его сущности опять не понимают.
Я никого не победил. И я не позволял себе поверить, что мои загадочные противники больше не вернутся. Не сомневался, что вернутся, не знал только одного – когда?
Крепко держась за рукоятки, приваренные к крышкам с внутренней стороны, я прислушивался, но слышал только свое уже не столь испуганное дыхание да позвякивание стального листа, который прогибался подо мной, если я вдруг менял положение тела.
Еще через минуту-другую бледный свет, отсутствие запаха озона и тишина привели меня к выводу, что озверевшая банда покинула конюшню не по своей воле. Ее как ветром сдуло, когда преждевременные сумерки начали таять и день вернулся в положенное этому часу утро.
Я не знал, каким образом ночь могла наступить чуть ли не сразу после зари или что заставило ее отступить, словно время – не река с заданным направлением движения, а переменный ветер, который дует то в одну сторону, то в другую.
Моя необычная жизнь заполнена сверхъестественным событиями, но никогда раньше я ни с чем подобным