всех: не все могут позволить себе собрать художественную коллекцию, но все могут купить несколько книг, альбомов или хотя бы репродукций. Из всех этих характеристик Рёскина верна лишь последняя – Рёскин действительно верный продолжатель британского духа: если лондонские аристократы XVIII века, совершая «большой тур» в Италию, могли себе позволить привезти Каналетто, целые живописные полотна как сувениры, то городские труженики ΧΙΧ века даже если и отправлялись в путешествие, то могли себе позволить разве недорогие достопамятные вещи.
На самом деле Рёскин, даже когда мечтал о возрождении тонких ремесел, о широком распространении художественного вкуса, об изысканности повседневной жизни, никогда не считал, что перед ним и его слушателями стоит вопрос о поклонении красоте. Хотя карикатурно ему и приписывали религию красоты, он всегда говорил о другом: о строгости красоты. Красота спасительна, по Рёскину, лишь в одном смысле – она позволяет сохранять самообладание: даже в самых страстных увлечениях, раздирающих душу, дробящих мысль, – красота вдруг подкупает своей определенностью, цельностью и несомненностью. Да, красота манит и даже преследует, но точно так же она просто дает о себе знать, просто выдает себя – что вот в этом месте уже нет и не будет уродства. И чтобы понять, как Рёскин открыл эту точную красоту вместо былых соблазнов и неопределенных восторгов, надо сказать, кто он такой.
Рёскин был сыном шотландского торговца хересом. В Шотландии, как и в Англии, аристократия была только крупнопоместная, но она была клановой, каждый клан (само это слово кельтское) или дом имел свой тартан (клетчатый узор) и мелодию для волынки. Происхождение кланов сейчас легко представить всем, кто смотрит «Игру престолов»: упадок старой графской аристократии к XIII веку привел к тому, что власть перешла к молодым баронам, легко объединявшимся с отверженными отпрысками родов и угнетенным населением, чтобы создать новую систему управления. Именно в этой системе оказывались важны торговцы: они были своеобразными дипломатами, посредниками между кланами, создателями нового коммерческого языка и законодателями мод. Рёскин и был дипломатом в области искусствоведения, только создавал он не язык коммерческих сделок, а язык понимания природы как главного богатства мироздания.
Херес, он же «шерри» в английском произношении, появился в Испании благодаря Альфонсу Мудрому – этот король создавал не просто новую армию, а новую страну, которая должна была отличаться от краев, где господствовали арабы: для этого монарх повелел солдатам пить такое вино в обязательном порядке, чтобы не быть похожими на мусульман, и поить им коней, считая, что тогда они будут достаточно яростны в ближнем бою. Да, часто новое вино создает новое устройство общества. Но примерно с XV в. британцы становятся главными импортерами хереса, более того, устанавливают собственные правила производства в испанской провинции. Тем самым херес становится не только первым вином-«паспортом», но и первым вином – «денежной единицей»: стандартом, продуманным и проверенным. Во времена Елизаветы бутылка хереса стала постоянно растущей в цене денежной единицей, как тюльпан в Голландии, соболиная шкура в России или биткоин в современном мире. Пираты нападали на корабли, везшие херес в разные концы света, поспешно доставляли бочки в Лондон и наживались на краденом, создавая первые сверхкапиталы. Так что торговля хересом – это вовсе не торговля каким-то продуктом, вроде сыра или хлеба, но торговля финансовыми активами; и хересная лавка – самое простодушное финансовое учреждение.
Отец отца Рёскина торговал ситцем, а появление в Британии ситца – не менее захватывающая история пиратства, коммерции и науки. В 1592 г. британские пираты захватили португальский корабль, на котором перевозился этот ценный товар. Сначала пираты пожали плечами, кому понадобится на туманном острове такая пестрота тряпок, но партию нужно было куда-то деть, она была распродана в Лондоне, и ситец стал настолько модным, что пришлось кораблями его заказывать в Индии. Когда возникло Лондонское Королевское общество, одним из первых заданий им полученных, в 1664 г., было создать стойкий краситель для ситца. При этом, чтобы не подорвать торговлю шерстью, ситец не раз облагали налогом – он стал первым промышленным, а не естественным и не ремесленным предметом роскоши. Понятно, когда золото, гобелен или колье – предметы роскоши. Удивительно считать роскошью ситец, но роскошь здесь означает не «доступный лишь немногим», а «доступный многим, но стоящий дороже ожидаемого». Такими же предметами роскоши позднее в разных странах становились книжные бестселлеры или коллекционные музыкальные записи либо даже гламурные журналы и комиксы – вещи хорошо тиражируемые, но требующие затрат на приобретение. Таким образом, Рёскин унаследовал и деду, который умел всем поставлять роскошь, и отцу, который умел работать как финансист. Эти две стороны работы предков, раскрытие роскоши в каждой детали и наблюдательность, превышающая наблюдательность любого биржевого аналитика, и стали основными в труде Джона Рёскина.
В детстве Рёскин жил в кругу любящей семьи, в которой любили читать Библию, собираясь за столом вместе, обсуждать дела страны и вести чинные беседы с гостями. Мы бы назвали это бытом «обеспеченного» или «интеллигентного» дома – и сразу же оказались бы не правы. Чтение Библии