в которых бездушная власть машины сдастся перед вдохновением ручного труда, перед чуткой работой пальцев и гибкостью спины. Этот идеал ручного труда был близок идеалу спорта: как спорт прежде всего развивает пластику движения, заставляя удивляться возможностям человеческого организма, так и художественно-промышленные мастерские дают возможность восхититься сделанным прямо сейчас, во время занятия, и увидеть, к каким достижениям призвано все человечество. Даже неудачи личной жизни и нервное заболевание Рёскина не мешали ему до конца жизни любоваться блеском той интеллектуальной натренированности, которую дает знакомство с большим искусством.
Рёскин, конечно, научил по-новому относиться к душевным переживаниям, сопровождающим рассмотрение произведений искусства. Он учил, что все эти переживания уже пережиты природой, природа переживала такие катастрофы и мучения, с которыми наши муки вряд ли могут быть сопоставлены. Как знаток Библии, он помнил, что слово «душевный» означает в Библии телесный, противоположный «духовному», связанный с нынешней жизнью, в отличие от будущей жизни. Поэтому единственное законное душевное переживание искусства – это переживание собственной смертности, это размышление о своей собственной хрупкости, в котором вдруг природа рассказывает, как ее уже осенил Дух.
В отличие от немецких идеалистов, которые рассматривали природу и общество как этапы самораскрытия Духа, Рёскин считал, что даже все природные явления вместе не смогут рассказать о разных действиях Духа, пока не придет художник, различающий эти действия: Дух, осеняющий землю, Дух, вдохновляющий художника, Дух, заявляющий о себе в человеческой любви и общении, – это совершенно разные проявления Духа, которые нельзя поставить в ряд самораскрытия, в котором на каждой новой ступени отбрасываешь предыдущую. Такая идеалистическая диалектика утверждений и отрицаний была совсем не по душе Рёскину: ему нужно было объяснить, как художник может всё благословить и всё полюбить. А для этого нужно было почувствовать дыхание земли, рядом же научиться созерцать пестрый ковер вдохновенных решений и рядом же научится вести кривую любящей рукой, как будто поглаживая само мироздание.
Книга «Орлиное гнездо» 1872 г. наследует книге 1866 г. «Оливковый венок» – венок такой давали победителям: кто мог умащаться маслом, ускользая от противника и при этом точно рассчитывая равновесия, тот и венчался венком, почитающим меру и внимание. Развернутую форму книги она приняла благодаря чтению лекций в Оксфорде для тех, кто желал научиться владеть художественной формой на высшем уровне.
Гнездо было важной формой для Рёскина – напряжение скрученных прутьев, в котором есть только устойчивость, слепленная конструкция, которая при этом не пластична, а архитектурна. Гнездо – образец освобождения художественных вещей от их привычных предназначений, живописное на вид с земли и прочное для орлов, устойчивое на скале и широкое по замыслу и воплощению,