пробивались кустарники. Новая жизнь заменяла старую, словно подтверждая слова Одоевского.
– У меня табак кончился, – обнаружил Михаил, распуская тесемки на кисете. – Надобно сходить в лавку. Заодно куплю карандаш и бумагу – хочется запечатлеть виды Агдама.
– Что ж, пойдемте вместе.
В гарнизонной крепости Вревский угощал офицеров, рядовым тоже кое-что доставалось с барского стола. Пили за удачу в лошадиных торгах, за здоровье раненого Федотова, за успехи Лермонтова на литературном поприще. Командир гарнизона поднял рюмку за здравие государя императора. А когда все присоединились, вдруг спросил:
– Вы, Одоевский, что, не пьете?
Александр Иванович сухо проговорил:
– Мне достаточно, я и так уже перебрал.
– Но за государя нельзя не выпить.
– Вот и пейте, сударь. Я мысленно к вам присоединяюсь.
– Этак не годится, – на полковника напал нетрезвый кураж. – Вас, бунтовщика и крамольника, столько лет воспитывали в Сибири, а теперь и на Кавказе, но учение, как видно, не пошло впрок. Я обязан сообщить, кому следует.
– Воля ваша. Я доносов никаких не страшусь. Более того: чем раньше меня повесят, тем лучше. Повидаюсь с повешенными друзьями на небесах.
Глупые глаза Вревского совсем поглупели. В ярости он сказал:
– До дуэли с вами я не унижусь, ибо драться полковнику с рядовым не пристало. Но начальству вашему будет доложено.
– Нет необходимости, – неожиданно вмешался Федотов. – Я его начальство. И считаю, что солдат Одоевский перед вами не провинился.
– Как не провинился? – повернул к нему голову командир гарнизона. – Он отказался выпить за здоровье государя!
– Разве? – удивился лицо Константин Петрович. – Я не помню.
Он обратился к присутствующим:
– Или кто-то помнит?
Офицеры и рядовые, опустив глаза, хранили молчание.
– Видите, полковник: никто не помнит. Можете писать, что угодно, но свидетелей нет.
Вревский встал, пробурчал: «Крамола! Вы, майор, ответите!» – и решительно вышел.
– Так! Попались! – произнес Лермонтов.
– Ой, да будет вам! – отмахнулся Федотов. – Знаю я подобных людишек. Выпил рюмку, а куража на целое ведро. Протрезвеет и успокоится. Лучше поговорим о том, как нам завтра быть. Я, скорее всего, сесть верхом не смогу. Стало быть, поеду в повозке. Это замедлит наше продвижение к цели, но пути, слава богу, нам осталось всего ничего – меньше тридцати верст. Через три часа, если без приключений, будем уже в Шуше.
– Говорят, здесь места спокойные.
– На Кавказе нигде не спокойно, но с армянами, естественно, лучше…
Утром встали ни свет ни заря, добудиться Вревского не смогли и повозку наняли собственными силами. Выехали в пять, двигаясь плотной группой, окружив со всех сторон раненого начальника. Видимо, Федотову лучше не сделалось: он полулежал бледный, морщась от каждого ухаба на дороге. Но от предложения Одоевского осмотреть рану и сменить повязку отказался: мол, в Шуше найдем настоящего