Мы чувствуем странный запах, запах горения, запах сладкий, тошнотворный, запах необратимых перемен, какие только могут случиться если кто-то… Да, умирает.
Все длится несколько секунд. Пламя сжирает тень. Пламя забирает с собой её навсегда. Дым рассеивается, Сэм и я сталкиваемся взглядами. Он молчит. Он молчит полностью, молчит внутри. Молчит тотально, как молчит потухший вулкан. Солнце почти село. Гаражи получили гарантированную порцию прогрева. Река вдруг услышалась в наступившей тишине. На полу и стене рядом с Сэмом вместо тени виднеется лишь обожженный бетон. Тоже пребывающий в молчании. Правда не от шока, не от опустошающего осознания непонимания происходящего, а просто он – бетон, и ему в целом глубоко пох на все, чтобы там ни происходило.
Стоим в центре водоворота, рождающего разбегающееся по кругу цунами. Ревущим и грохочущим потоком лавы вытекаем из кипящего жерла прошлого. Оказались на острие секундной стрелки, отсчитывающей момент за моментом, без возможности рефлексировать былое, вне надежды исчезнуть в тумане грядущего. Вляпались в самое здесь-и-сейчас. Сверкающее лезвие бритвы реальности постоянно отсекает все, что когда-либо происходило, будет происходить, могло случиться или случалось. Нам остается только этот самый момент. Больше ничего не существует. Словно предав тень огню, мы отказались от всех возможных оговорок, спалив не тень, а отходные пути сознания. Остались один на один с немым мгновением, невыражающим и неотражающим, жадным, всесильным, и не было никаких защит, не было укрытий, не было углов, чтобы зайти за них, спрятаться, исчезнуть.
Я сжег тень Сэма. Я был прав – это все изменило. Абсолютно.
Обуглившиеся останки тени комками черного сжимаются на полу. Я подхожу ближе и втираю ботинком черноту в пол. Неровный бетон пола разрывает остатки на мельчайшие частицы. Торчащие из бетона острые края щебня жадно хватают части тени. Цепляют их к себе орденами и медалями.
Сэм кричит. Громко, протяжно, дико настолько насколько может кричать ребенок. Он орет из самой глубины своего существа, из самого нутра, потому звук выходит красивым, ровным, сильным. Крик становится выражением момента, выражением страшной, пронзающей боли от встречи с реальностью. Я знаю, что это такое – я испытывал это дважды сам – первый раз, когда я чуть не спалил свою собственную тень, по ошибке, случайно, по незнанию, без задних мыслей, просто пролив масло на улице, засуетившись в попытках не дать никому из прохожих попасть под трамвай, а второй – когда я умер. Но это было много позже.
Сэм иссякает. Вытекает. Кончается. Тяжело опускается на пол на краю балкона. Я подхожу к нему, сажусь рядом. Мы свешиваем ноги в ночные мгновения нашего странного детства. Холодный вечер, которого никто из нас не ощущает. Жужжащий умнозвук, который никто из нас не слышит. Огни фонарей соседних дворов, которые никто из нас не видит. Distant shores by Petar Dundov.
Разделение на прошлое, настоящее и будущее все-таки возвращается бумерангом ультравысокого разрешения. Сэм трясется в