настолько ценна. Они влюбились.
Когда они в первый раз предались любви, Яхин-Боаз был чуть ли не вне себя от такого достижения. Эта высокая белокурая девушка, дочь воинов, обнаженная под ним, смотрит на него снизу вверх в страхе и радости, в восторге и гордой покорности! Он, сын книжников, согбенных мужчин в черном, поколений прилежных беженцев. Семя мое в твое лоно, думал он. Мое семя во чреве дочери воина. В то же время он будто бы брал самую жарко желаемую девчонку его мальчишества, тогда недостижимую, а теперь женщину средних лет, в кусты плотской невинности и радости. Он ее сильный и хитрый старик. Яхин-Боаз был невообразимо доволен собой.
С восторгом обнаружил он, что любит Гретель не за что-то такое, что счел бы годным в прошлом. Не за разум или достижения. Не за то, что она делала. Он любил ее просто потому, что она есть. Вот это да, думал Яхин-Боаз. Любовь без цели.
Он нанял небольшой фургон, победно перевез ее пожитки из ее комнаты к себе в квартиру. Она утвердила свое семейное положение тем, что прибралась. Осторожно подступила она к беспорядку у него на письменном столе в субботу, когда он прилег вздремнуть. Это может быть опасно, думала она, но я обязана это сделать. Не могу удержаться.
Яхин-Боаз не спал – слышал, как она передвигает все предметы и перекладывает все бумаги у него на столе, вытирая пыль. Плевать, думал он. Даже если она выбросит все в окно, я ее люблю.
При уборке Гретель рассмотрела карту карт.
– Не думаю, что ты сделал ее для своего сына, – произнесла она, когда он рассказал ей о карте. – Мне кажется, ты сделал ее для себя.
– Ты действительно так считаешь? – спросил он.
– Да. И карта привела тебя ко мне, так что я вполне ею довольна.
Яхин-Боаз коснулся гладкой кожи на ее талии, провел пальцем по изгибу ее бедра.
– Поразительно, – сказал он. – Восемнадцать лет я жил, тебя еще и на свете не было. Тебе исполнился годик, когда я женился. Ты так молода!
– Состарь меня, – сказала Гретель. – Израсходуй меня. Сноси меня.
– Я не могу тебя состарить, – ответил Яхин-Боаз. – А вот ты считаешь, будто можешь меня омолодить, а?
– Я ничем не могу тебя сделать, – сказала Гретель, – разве что, наверное, иногда делать тебе удобно. Но я думаю, молодого Яхин-Боаза никогда и не было, пока старый не забрал свою карту и не сбежал. Так что теперь есть Яхин-Боаз, которого прежде никогда не было, и он – у меня.
Порой, едучи в подземных поездах, он видел краем глаза заголовки тех газет, какие читали другие пассажиры. ЯХИН-БОАЗ ВИНОВЕН, гласили они. Когда же он вглядывался заново, слова менялись на обычные международные новости.
6
Боаз-Яхин закончил свой первый рисунок. То была точная полномасштабная копия умирающего льва, двух стрел и двух копий, что убивали его.
Теперь, перенеся линии этого рисунка на другой лист бурой бумаги, он сделал второй рисунок. Такой же, как первый, только одной стрелы во льве больше не было. Она лежала на земле