сказать, вздохнул только:
– У нас тогда была бы совсем другая история.
Так вот, возвращаясь все же к моему чуть было не пострадавшему приятелю: не подпустив ко мне чужого, Лондон поступил как собака социально-положительная, а извинившись перед ни в чем не виноватым, он проявил себя в качестве собаки интеллигентной, м-м…да. Приятель все понял, смеялся, да, но с тех пор мы с ним общались в основном по телефону. Он говорит, что собака, безусловно, друг хозяина, но не человека вовсе.
Когда взрослый Лондон мог уже ездить в трамвае (чего нам стоило привить ему этот навык – отдельная песнь!), он из деликатности старался занимать как меньше места, дабы не стеснить окружающих. Однажды один гражданин понял эту деликатность Лондона как страх, решил, что пес уступает ему, потому что боится его. (Экстраполировал собственную поведенческую модель на нашего сенбернара.) И стал вполне подловато наступать ему на лапу. Спокойно и сдержано я объяснил «гражданину», что он неправильно понял нашего пса.
– Ты, чё, угрожаешь?
– Объясняю просто. И с единственной целью, чтобы вам не начал объяснять он, – погладил по голове Лондона. Он был уже в том возрасте, когда его морда с превеликим трудом умещалась в самый большой намордник, какой нам только удалось найти.
Гуляли мы с Евгенией Арнольдовной в парке. Был праздничный день, и потому много пьяных. Евгения Арнольдовна сказала, что с Лондоном чувствует себя под защитой. А Лондон тогда в полную свою силу толком еще и не вошел. Став стареньким, Лондон, конечно, уже не был столь подозрителен и насторожен при виде незнакомцев, но охранных инстинктов своих не утратил, отслеживал ситуацию на прогулке. Только, в соответствие с возрастом, делал это без лишней суеты и не напрягался по надуманным поводам.
Когда Лондон достиг своей интеллектуальной, да и физической зрелости, то есть где-то после двух лет, я поймал его вот на чем: ему было неловко перед нами, когда он болел, совестно, что мы расстраиваемся из-за него (он же видит, что мы расстраиваемся!), хлопочем, прилагаем усилия. Лондону было стыдно огорчать нас и заставлять нас возиться с ним. Конечно, это касалось не слишком тяжелых заболеваний, когда он страдал серьезно, тут уже ему не до сантиментов, он уходил в себя.
Наш ветеринар объяснил, что собака есть психологический слепок со своих хозяев. Я, конечно, тронут, даже польщен, но, тем не менее, я бы не стал записывать все добродетели Лондона на свой счет. Что-то в нем было свое, заложенное изначально. Да, наверное, не развилось бы в менее благоприятных условиях. Но заложено в нем было многое. И мы сами учились у него… было, было чему.
6. Кулинарные изыски
Заводчица велела кормить его коровьим рубцом. Вещь, дескать, бесценная для нормального физического и нравственного развития щенка. К тому же, недорогая. Действительно, недорогая. Но очень уж специфическая. Особенно своим запахом. Начинаешь его разделывать, и очень быстро возникает желание заплатить любые деньги, лишь бы не было этого чудного