кружатся».
С мамой такой финт давно не проходил, на моё нытьё она резко отвечала:
– Иди давай, а то портфелем огрею, чтобы валенки не кружились!
Мне стало интересно:
– Как это: портфелем огреешь? У тебя, что, портфель разве горячий?
Мама засмеялась:
– Будет горячий, если не перестанешь капризничать.
Летом я часто ковырялась в огороде, устраивая кукольные клумбы из тех немногих цветов, которые бабушка разрешала сорвать, щипала щавель, ковыряла подсолнухи, просила деда нарвать черёмуху.
Олеся у бабушки оставаться с ночёвкой отказывалась, так что большую часть времени я играла одна.
Исключения составляли выходные. В субботу всегда приезжали гости: все четверо бабушкиных сыновей с жёнами и детьми. Поначалу нас было трое – я, Олеся и Настя, наша двоюродная сестра.
Взрослые парились в бане, помогали в огороде, все вместе лепили пельмени, а мы начинали бегать от входной двери до большого стола в конце комнаты.
Когда взрослым надоедала наша беготня и то, что мы путаемся под ногами, кто-нибудь на нас прикрикивал, после чего мы все втроём залезали под стол и начинали играть там. Не знаю, как девчонкам, а мне очень нравилось выглядывать из-под бахромы скатерти или плести из неё косички. Правда, цвет на мой взгляд у скатерти довольно противный – на жёлтом фоне чёрные цветы. А если перевернуть на другую сторону, то получались на чёрном фоне жёлтые цветы. Гадость противная. Хорошо хоть бахрома вся жёлтая, однотонная, почти золотистая.
Иногда удавалось выпросить у бабушки аптекарские весы в коробочке с настоящими гирьками и мы начинали играть в магазин. Вместо денег у нас были пуговицы, а товаром становилось всё, что помещалось на крохотную чашу весов.
Если же намечались пельмени, то мы втроём обязательно лезли помогать. Пельмени у нас, конечно, получались не очень красивые, но мы старались, как могли. Когда нам надоедало сидеть на одном месте, мы выпрашивали кругляшки теста и неслись на кухню запечь их на печке. Лепёшки быстро поджаривались, мы их грызли тут же на месте, а потом шли угощать ими взрослых.
Бабушка также запекала картошку, но картошку я не очень любила, она была совершенно не солёная, а попросить посолить мне почему-то в голову не приходило. У Насти так и вообще были дикие пристрастия – каждый раз она просила головку лука, тут же съедала её без хлеба и уверяла нас с Олеськой, что луковица очень сладкая. В первый раз мы поверили и попросили откусить кусочек, о чём тут же пожалели. Лук, как ему и положено, оказался очень горький и никакой не сладкий.
Вечером начиналась баня, которую я не любила. Баня была крохотной, тесной и я всё время боялась обжечься об печку или о бак с горячей водой. Самым приятным был тот момент, когда меня наконец-то выпускали из бани в летнюю кухню, где из самовара наливали чай, к которому бабушка выставляла малиновое варенье. Я была счастлива от одного только прохладного воздуха, вырвавшись, наконец, из банной духоты и жара.
Вечером