все, как снегом.
Без преждевременного таянья,
ты освещай собой окрестность,
и все ростки, до срока тайные,
тобой укрытые, окрепнут.
И пусть, как снег, сойдешь со временем,
они, вытягиваясь, встанут
и, как сыны, благословением
тебя, сошедшего, помянут…
Фоли-Бержер
В «Фоли-Бержер» не видно парижан.
Забыл театр, как раньше процветал он.
В эпоху джаза может поражать
он лишь туристов и провинциалов.
Как прежде, он девчонками богат.
Но, как-то по-музейному убоги,
они бесстрастно задирают ноги
и, голенькие, делают шпагат.
Тут сохранен классический канкан.
Но он рождает разве лишь участье,
и, говоря по-нашему, все чаще
«Фоли-Бержер» не выполняет план.
Ушли девчонки. Кукольник-старик
на сцену вывел восемь кукол пухленьких
и, вызывая сытый смех у публики,
за ниточки стал грустно дергать их.
И, как и те, живые, одиноки,
как те, изображая шалый взгляд,
они бесстрастно задирали ноги,
и, голенькие, делали шпагат.
Потом опять гурьбой девчонки вышли,
но нет, не изменилось ничего,
и мне казалось: ниточку я вижу
у кукольника грустного того.
«Саванна, я тайга…»
Саванна, я тайга.
Я, как и ты, бескрайна.
Я тайна для тебя,
и для меня ты тайна.
Но я пришла к тебе
не холодом, не вьюгой.
Хочу в твоей борьбе,
саванна, быть подругой.
Ты вся от маяты,
от горьких слез туманна.
Укрыла стольких ты,
как саваном, саванна.
Хотят сыны твои
тебе свободы вечной.
Я к ним полна любви,
как сосны, бесконечной.
И в жаркий час борьбы,
идя за ними следом,
я освежу их лбы
прохладным русским снегом.
Мы сестры – ты и я;
и это безобманно.
Вот ветвь тебе моя —
давай дружить, саванна!
Восклицательный знак
Была та ночь парижская пустынна.
Я шел под сенью низких облаков
и где-то у Святого Августина
увидел трех рабочих пареньков.
Один следил за улицей светающей,
и сразу я его насторожил.
Другой,
взобравшись на спину товарища,
писал на доме
«Paix en Algerie».
Расцеловать хотелось мне по-братски
их за такие верные слова.
«Я русский, —
подошел я. —
Все в порядке!»
Заулыбались парни:
«О, Москва!»
А я примерился…
Чего