наверно.
И кружкой в такт стучит —
на нас не ворчит,
не ворчит…
Вальс воевал,
Он в шинели шел, запылен.
Вальс напевал
Про маньчжурские сопки.
Вальс навевал
Нам на фронте «Осенний сон».
И, как друг фронтовой,
Не забудется он.
Вальс у костра
Где-то снова в тайге сейчас.
И Ангара
Подпевает, волнуясь.
И до утра
С нами сосны танцуют вальс…
Пусть проходят года,
все равно никогда
Не состарится вальс.
Поет гармонь,
Поет в ночном полумраке.
Он с нами, вальс —
В ковбойке, а не во фраке.
Давай за вальс поднимем
наши фляги,
И мы ему нальем —
нальем и споем,
И споем…
Робок, несмел,
Наплывает мой первый вальс.
Никогда не смогу,
никогда не смогу,
Я забыть этот вальс…
Четыре чулочницы
А. Твардовскому
По подвыпившим улицам ходят чулки,
на морозце к ногам примораживаясь,
и девчонки,
слюня носовые платки,
вытирают чулки,
прихорашиваясь.
И твистуют чулки,
и пустуют чулки,
себя где-то на трубах высушивая,
и по скверам подрагивают,
чутки,
что-то очень такое выслушивая.
А четыре чулочницы
отдыха для
выпивают по случаю Женского дня.
Кто не с ними – дурак!
И барак не барак,
и музы́ка гремит,
как на лучших балах!
А в красильном цеху —
там туман да туман,
а приходишь домой —
там тумак да тумак,
и поди разбери,
что внизу, что вверху,
и туман в голове,
как в красильном цеху.
У одной пьет мужик,
у другой пьет мужик,
и у третьей он пьет…
У четвертой – лишь пшик:
у четвертой тоска,
что вот нет мужика
(хоть бы пил,
да хоть был…).
«Ну их к черту!» —
сказала, хлебнувши, одна.
«Ну их к черту!» —
вторая рванула до дна.
«Ну