пружинных дверей,
где был полный покой человеческий
из-за множества стольких зверей.
Мы глядели на чудные чучела,
на коллекции древних монет,
и все то, что в столице нас мучило,
постепенно сходило на нет.
Думал я – может быть, искупаются
изверженья вулканные тем,
что полезные ископаемые
собираются кем-то затем.
Может, было не очень-то вежливо,
только нас на последнем шагу
привлекла одинокая вешалка
в пустовавшем стеклянном шкафу.
И старушка, с вязаньем стоявшая,
пояснила, как только могла:
«Здесь писателя нашего – Яшина
фронтовая шинелка была.
Сняли нынче-то. Воля господская,
а три пули шинелку – насквозь.
Свадьбу он описал вологодскую,
да начальству, видать, не пришлось».
И как будто в дерьме искупались мы,
не смотрели мы по сторонам,
и полезные ископаемые
стали вдруг отвратительны нам.
В колокольно-березовой Вологде,
где кольчугой ржавеет река,
шли со взглядами, в землю вогнанными,
два обманчиво-вольных стрелка.
Мы взбирались на дряхлые звонницы
и глядели, угрюмо куря,
на предмет утешения вольницы —
запыленные колокола.
Они были все так же опасными.
Мы молчали, темны и тяжки,
и толкали неловкими пальцами
их подвязанные языки.
Особая душа
Нас на шхуне двадцать восемь душ.
Мы на двадцать восемь делим куш,
а добычи нету – держим шик
и на двадцать восемь делим пшик.
Только между нами, кореша,
есть одна особая душа.
Рассказал нам знающий еврей:
парень был в охране лагерей.
Среди нас ни бога, ни судьи.
Он теперь матрос второй статьи.
Так же, как и мы, белуху бьет.
Так же, как и мы, бывает, пьет.
Как и все, имеет сундучок,
где носки, бельишко, табачок,
но у Пьехи – миль пардон! – Эдит
по игле в любом глазу сидит.
Шутка с фотографией странна,
даже жутковатенька она.
Но ведь не живая, а портрет.
Как ни уколи, а боли нет.
Может, парень и не виноват.
Просто дали в руки автомат,
вот он там на вышке и стоял
и, быть может, даже не стрелял.
А быть может, он исподтишка
хлеб совал упавшему ЗК,
не пуская в дело свой приклад…
И такие были, говорят.
Кто узнает – как он там служил…
Вроде бы наград не заслужил,
но чертой невидимою он
от команды нашей отделен.
Как-то были мы навеселе,
ну а он стаканом на столе
вдруг накрыл беднягу прусака,
усмехнувшись криво: «Стой, ЗК»!
Приподнялся над столом