страной какой-то правит ложь,
когда газеты врут неутомимо, —
ты помни про Мансану,
молодежь.
Так надо жить —
не развлекаться праздно!
Идти на смерть,
забыв покой, уют,
но говорить —
хоть три минуты —
правду!
Хоть три минуты!
Пусть потом убьют!
«Когда, плеща невоплощенно…»
Когда, плеща невоплощенно,
себе эпоха ищет ритм,
пусть у плеча невсполошенно
свеча раздумия горит.
Каким угодно тешься пиром,
лукавствуй, смейся и пляши,
но за своим столом – ты Пимен,
скрипящий перышком в тиши.
Не убоись руки царёвой,
когда ты в келье этой скрыт,
и, как циклопа глаз лиловый,
в упор
чернильница
глядит!
Наследники Сталина
Безмолвствовал мрамор.
Безмолвно мерцало стекло.
Безмолвно стоял караул,
на ветру бронзовея.
А гроб чуть дымился.
Дыханье из гроба текло,
когда выносили его
из дверей Мавзолея.
Гроб медленно плыл,
задевая краями штыки.
Он тоже безмолвным был —
тоже! —
но грозно безмолвным.
Угрюмо сжимая набальзамированные кулаки,
в нем к щели глазами приник
человек, притворившийся мертвым.
Хотел он запомнить всех тех,
кто его выносил —
рязанских и курских молоденьких новобранцев,
чтоб как-нибудь после
набраться для вылазки сил,
и встать из земли,
и до них, неразумных, добраться.
Он что-то задумал.
Он лишь отдохнуть прикорнул.
И я обращаюсь
к правительству нашему с просьбою:
удвоить,
утроить у этой стены караул,
чтоб Сталин не встал
и со Сталиным – прошлое.
Мы сеяли честно.
Мы честно варили металл,
и честно шагали мы,
строясь в солдатские цепи.
А он нас боялся. Он, верящий в цель, не считал,
что средства должны быть достойными цели.
Он