давно в гробу Андропов,
даже там не сняв очков,
среди вражеских подкопов
всяких разных червячков.
Новорусские набобы
ездят в Ниццу на блины,
а родители свободы
дочке-шлюхе не нужны.
Что нам, родина, подаришь?
Сплошь подарочки кругом.
Ковалев Сергей Адамыч
снова прозван был врагом.
А в дали заокеанской,
внукам штопая носки,
Сара стала подписанткой
на газеты из Москвы.
Что-то нету постаментов
для героев совести.
Что-то нету диссидентов —
может, новых завести?
Наш парламент словно псарня.
Низкопробен высший свет.
И Бабенышевой Саре
в их свободе места нет.
Солдат, не умевший петь
Ицхак Рабин не умел петь. Его убили
после того, как он запел – может быть,
в первый раз. Это была песня мира.
Нет национальности у пуль,
и убийствам в мире нет конца.
Старого солдата кончен путь
старою знакомой из свинца.
Нет национальности у зла.
Он был на экране распростерт,
и бестактно около ползла
не слеза, а строчечка про спорт.
Гитлер снова бродит у дверей
с будущим убийством в голове
Гитлер – то араб, а то еврей.
Он – то в Оклахоме, то в Москве.
Гитлер снова хочет быть вождем,
стольким шепчет он: «Убей! Решись!»
Неужели в каждом, кто рожден,
может быть, рождается фашист?
Неужели Гитлер в нас во всех?
Двадцать первый век, ты нас утешь!
Что такое наш двадцатый век?
Газовая камера надежд.
И лежит, совсем теперь один,
от чужих и от своих устав,
не умевший петь Ицхак Рабин
с мертвым телом песни на устах…
Ресницы
С. Никитину
«Ничего, я споткнулся о камень…»
В одежде незагармоничной
и не красавец никакой,
я самый был длинноресничный
в ораве полуворовской.
И тень ресниц моих картинно,
когда я их небрежно нес,
чуть затеняла буратинный,
сопливо-любопытный нос.
«С чего к тебе девчонки липнут?» —
жлобы от зависти тряслись.
Я их дразнил, играя в лихость:
«А, это все из-за ресниц…»
Но, несмотря на эти слухи,
ко мне никто не лип – увы!
Лишь сладко сглатывал я слюнки
от всех высотных ног Москвы.
О, комплекс лебедеутенка!
Как сердце екало во мне,
когда набросились в потемках:
«У, сука… ё-кэ-лэ-мэ-нэ…»
И в ревности позорно жалкой:
«Красавчик, слишком не резвись!» —
они водили зажигалкой
вдоль осыпавшихся ресниц.
Была