дней» – не будет.
При полустукачах-полуохране
не помолиться одному во храме.
И всюду ждут его неумолимо
растянутые траурные «limo»,
и «police cars»,
как сытые собаки,
рыча,
сшибают мусорные баки…
Двадцать первый век
Я приду в двадцать первый век.
Я понадоблюсь в нем, как в двадцатом,
не разодранный по цитатам,
а рассыпанный по пацанятам
на качелях, взлетающих вверх.
Век, воспитанный мной без ремня,
вскину к небу, скрывая одышку,
как в соплях и надеждах мальчишку,
так похожего на меня.
Я прорвусь в двадцать первый век,
к сожалению, не ребенком,
но не тем старикашкой-подонком,
что ворчит в озлобленье на всех.
Дотянусь в двадцать первый век,
до его синевы изумленной,
словно сгнившего дерева ветвь,
но оставшаяся зеленой.
Как на матч, где сплошные Пеле,
в двадцать первый протиснусь, протырюсь,
где беспаспортность и беспартийность,
бесправительственность на земле.
К двадцать первому веку пробьюсь
и узнаю – ни с кем не сравнимых —
всех моих ненаглядных любимых
в ликах царственно плавных бабусь.
Все товарищи мои там,
в двадцать первом, как в юности ранней,
в теплой библиотеке дыханий
как по полкам, по чьим-то устам.
Век двадцатый – убийца и тать,
но он знал, что такое книга.
Двадцать первый, а вдруг ты – барыга
и умеешь лишь деньги листать?
Вдруг ты сам себя жлобством заел,
самоедством безлюбья, бесстрастья,
и скучища смертельная счастья
всех смертельных несчастий взамен?
Вдруг ты просто зазнайка, нахал,
и о нас, тебе вырвавших волю,
в четверть уха лишь еле слыхал?
Я тебе быть глухим не позволю.
Я приду к тебе, будто бы к полю,
где когда-то по скалам пахал.
И в поэзию новых времен,
в разливанное многоголосье
я по пояс войду, как в колосья,
и они отдадут мне поклон.
Вы креститесь?
Вы креститесь, взрыватели церквей,
а заодно – и родины своей?
О, как топорны ваши пятерни,
когда креститься пробуют они!
Партийных пальцев вам не побороть,
чтобы сложить в смиренную щепоть.
А рядом – обольстители толпы —
из той же самой партии попы.
Вы тычете, крестясь, то в нос, то в пах.
Все ваше христианство – впопыхах.
Вас в черных лимузинах у ворот
политика накрашенная ждет.
Зовет вас от архангеловых труб
кровавая полоска ее губ.
Вы в церкви так вдыхаете елей,
как будто влезли вновь на Мавзолей.
Вы слушаете,