конечно, скотина, – вполголоса сказал Роман, – и я тебе не верю. Но шоу с тобой я сделаю. Будь ты хоть маньяк.
– Я не маньяк, – так же тихо возразил я, – это работа у меня такая. Вот ты режиссер…
– Слышали уже! – сверкнул глазами Бессмертный, – я с тобой, ряженый, разговариваю не потому, что ты уникальный. А потому что я, блядь, уникальный, запомни! Другой бы уже или сдал тебя ментам, или обосрался бы от страха.
– Согласен, – улыбнулся я, – ты не боишься.
– А кого мне бояться? Тебя, что ли? – почти с презрением сказал Роман, – или, может, смерти? Да вся моя жизнь – это бесконечное шоу. Какая разница, в каком акте, мясник? Я все равно свой спектакль сделаю. Это и есть жизнь, если ты не понял!
Я пожал плечами и подумал, что в чем-то где-то мы с ним похожи. Факт.
Я не читая подписал бумагу и всего через полминуты поднялся в фуру. Прошел вглубь, где мягко горел приглушенный свет, хорошо хоть – желтый. Терпеть не могу модные энергосберегающие светильники хирургического цвета. Осмотрелся.
Если бы не полное отсутствие окон, фура внутри выглядела как самый обыкновенный комфортабельный автобус. Чтобы не раздражать народ, стены задрапировали чем-то нежным и шелковистым, так что при желании за тканью можно было легко себе представить окна. После того как я вошел, обнаружились еще одни, внутренние двери – раздвижные. В них ничего не было технически сложного, кроме того, что они имитировали плотные ряды картонных коробок. На всякий, как я понял, пожарный случай. Когда двери закрывались, то любой и издалека видел, что фура набита товаром не очень европейского качества в коробках с неизвестными надписями. Впереди мерцал тропическими кадрами огромный жидкокристаллический экран со знакомым «релаксом номер восемь без адреналина» или его родственником. Без звука, потому что звук, если сильно хотелось, индивидуально передавался каждому через наушники, а если не хотелось, то посылался в жопу. Самолетные кресла стояли стандартно, попарно справа-слева, но между рядами было расстояние в два раза больше обычного для самолета, так что ноги можно было вытягивать как угодно далеко вперед и даже закидывать на стоящий впереди столик.
Самоубийцы не любят никого, кроме себя, а себя они обожают настолько жгуче и страстно, что разумеется на каждой паре смежных кресел сидел ровно один из них. Сверхпонятным исключением была пара девочек-попугайчиков в блестках. Они обнялись и покачивались из стороны в сторону в межгалактическом трансе. Далее по порядку сидел мужик в возрасте, а уже на следующем ряду сидела Аня.
Слабый, мелкий, с соломенными волосами, собранными теперь уже в хвост, с фиолетовыми глазами, загнанный, одинокий, ощетинившийся на весь мир зверек. С ровными маленькими зубками. С серьгами-жемчужинками в ушах. С диким, железным решением покончить с собой навсегда. Аня, Анечка, Анюта. С губками, вылепленными столь тщательно и гранено, что невольно приходит на ум легенда о соответствии с половыми органами.
Сначала, конечно, глаза.