а дерзкий Нарышкин, который смотрел на нее с крайним пренебрежением и уж конечно, не потрудился бы даже поднять ее упавшую перчатку. Из-за этой перчатки они с тем Нарышкиным и повздорили, назначив дуэль, которая не состоялась. При этом молодой граф дал торжественное обещание, что никогда на прелестнице не женится, потому как «и в самом деле не питает к ней никаких чувств». С тем, чтобы через год коварно посвататься к княжне и получить столь желанное Сержем «да». Сердце его не разбилось на тысячу осколков, как это часто бывает после первого серьезного чувства, окончившегося фиаско, но этот и последующий опыты сделали его куда более циничным. С тем, чтобы нынче, в свои 35, затянутым по уши в интриги политические, обремененным усталостью, все чаще обостряющимися хворями и запутанными делами, влюбиться так же, как влюблялся в восемнадцать. А ведь сия Элен даже и не в его вкусе… Он всегда предпочитал жарких брюнеток с огненными глазами и выразительными формами, каких так легко представить рядом с собой в постели в совместном танце страсти. Таких, как младшая Раевская, Серж никогда не замечал. Но все познается в сравнении…
Князь вышел в сад, неся на руке большую шаль, словно мантию для облачения королевы. Он не знал, что скажет нынче Элен. И что будет дальше. Одно знал – долго в себе он это чувство держать не сможет. Особенно когда вечер такой дивный, и сирень так приятно благоухает…
Шум гостиной остался за спиной, совершенно не тревожа князя. Последние лучи заката догорали за дальними холмами. Бледный месяц сверкал в лиловом небе, и уже начали стрекотать сверчки – пока робко, только примериваясь. Сад Раевских был посажен не так давно и ограничивался кустами сирени, яблонями и грушами, между которыми были насыпаны узкие дорожки. Найти Элен не составило труда – справа от себя Серж заметил простенькую, четырехугольной формы беседку, в которой она и должна была находиться – но спешить к ней не хотелось. В голове стоял звон, сердце томилось новым ожиданием. Он встал посреди дорожки, взглянул на небо, такое таинственное и обещающее невесть что. «Передам ей шаль, откланяюсь и уеду отсюда по-английски», – непонятно почему решил про себя Волконский. – «Это, право, крайне глупо. Мне не восемнадцать лет, в конце-то концов». Потом передумал: «Нет, я останусь, мы поговорим. Девице непременно хочется пообщаться с кем-либо себе подобным… Ей есть что сказать, но некому. А я ее выслушаю. А там видно будет». С сим князь свернул к беседке и сразу же, как только услышал голоса, вздохнув то ли от разочарования, то ли от облегчения. Элен сидела не одна, а со старшей сестрой, которая попеременно жаловалась то на холод, то на духоту, то на несносные мужские разговоры, то на глупую дамскую болтовню, то на комаров, то на жуткий запах сирени, от которой у нее болит голова и сейчас же вырвет… При виде Сержа Катрин натянуто улыбнулась и спросила:
– Вы пришли нас звать домой? Как это мило…
Князь сказал, обращаясь к Элен:
– Собственно, ваша мать просила передать вам это… –