же важное место в моей детской жизни на острове занимала и бабушка Пэтси, замечательная женщина с необыкновенной судьбой.
Но для нас она была просто доброй и любящей бабушкой, только очень ранимой. В старости она постоянно страдала от депрессии. Возможно, эта депрессия развилась в ней от сознания своей вины за измену Невилу, которую она совершила в молодости.
Видимо, это сознание вины и стало причиной того, что в качестве средства против депрессии у нее развилась склонность к покупке дорогих, но обычно совершенно бесполезных вещей, при этом она убеждала себя, что отлично вкладывает деньги.
Так, однажды бабушка приобрела старый разрисованный цыганский фургон и лавку, торгующую горячей пищей, чуть выше по дороге к нашему дому. Но без надлежащего ухода фургон стал дряхлеть и покрываться ржавчиной, а съестная лавка превратилась в ее собственный магазинчик, где продавали антиквариат и разную рухлядь.
Это, конечно, было несчастьем.
Помимо того что в лавке требовалось присутствие продавца (зачастую им становился кто-нибудь из членов семьи, включая Найгла, который обычно быстро засыпал на стуле перед лавкой, накрыв голову газетой), выяснилось, что держать магазинчик абсолютно нерентабельно. Но главное, он служил постоянной причиной смеха и источником шуток.
(Симпатичный шутник и проказник Найгл, второй муж бабушки, в свое время был весьма преуспевающим политиком. Во время Второй мировой войны он был награжден Военным крестом[4], а потом занимал незначительный пост в правительстве. Но для меня он был добрым и милым дедушкой, которого мы все очень любили.)
Домашняя жизнь была бурной и весьма беспорядочной. Но это было естественно для моих родителей, особенно для мамы, которая, даже по ее собственным представлениям, была и остается довольно взбалмошной – в лучшем смысле этого слова.
Я привык характеризовать свою семью такой фразой: «Семьи подобны сливочной помадке – мягкому лакомству с твердыми орехами».
Приятная сторона этой беспорядочной жизни состояла в том, что мы постоянно разъезжали и встречались с интересными людьми со всего света, которые тянулись к маме, – это стало для нас привычным. Либо мы забирались в старый фургон и ехали послушать какого-нибудь американского лектора, либо помогали в ее новом бизнесе – она занялась продажей блендеров и фильтров для воды.
Ели когда придется, не соблюдая определенного часа для завтрака и обеда. Из мусорного ведра извлекался пакет со свиными отбивными, что сопровождалось бессмертной фразой: «Они же еще совсем свежие!» (Даже если накануне папа выбросил их, так как они стали подозрительно серого цвета.)
Казалось, в отношении еды мама преследовала единственную цель – откормить нас словно на убой. Позднее это заставило меня кинуться в другую крайность: у меня развилось «нездоровое» стремление к здоровому питанию. (Хотя, вероятно, мне следует благодарить маму за мой «железный» желудок, который позволял мне без ущерба выносить длительные съемки