Пилат встал с судейского кресла, но не успел сделать и шага, как раздался, как по команде, оглушительный рев возмущения. Сейчас, встречаясь с глазами стоящих как впереди, так и в середине толпы, он видел в них ненависть и отчаяние обреченных. Некоторые, судя по жестам и выражению лиц, выкрикивали ему оскорбления. Пилат замер на мгновение, дав сердцу наполнится ядом до краев, и кивнул центуриону. Из-за гимнасиума, с обоих концов его, стали выбегать солдаты, выхватывая из ножен короткие мечи. Окружив сборище угрожающим кольцом, они замерли, держа оружие наготове. Ошеломленные иудеи вертели головами, внезапно осознав ужас происходящего.
– Последний раз предупреждаю, – разнесся солдатский, заглушающий ропот толпы властный голос праэтора. – Расходитесь по домам. Кто не уйдет немедленно, будет убит на месте. Вот, я поднимаю руку… – Пилат поднял ее вверх и сделал паузу. – Когда я ее опущу, солдаты начнут отрезать вам головы.
У Пилата мелькнула мысль, что неплохо бы солдатам освободить большой проход в дальнем конце ристалища: от страха может произойти сумятица и убегающие от смерти могут затоптать тех, кто упадет на землю. Мысль эту он не успел облечь в ясные формы. Все иудеи, как по команде, бросились на землю, распластали руки и ноги и вытянули шеи. Один Эзра остался стоять. Грязный, покрытый густой пылью, с всклокоченной бородой и торчащими остатками седых волос на голове, он мог бы сойти за бродягу, если бы не гордая осанка и просвечивающее сквозь грязь золото и яркость одежды.
– Мы никуда отсюда не уйдем, праэтор, – заявил Эзра. – Если надо принять смерть ради Господа нашего, мы примем ее. Сейчас на твоих руках будет кровь наша, а завтра на них будет кровь всего народа.
Звучала в его речи сила, гордость и непоколебимость каменистой земли Израиля. Пилат не решался опустить поднятую руку. Вдруг солдаты поймут это как сигнал и начнут расправу? Прав был Кайфа. Нельзя начинать с массового убийства беззащитных верующих. Но ведь это будет их полная победа! Мерзкие, грязные иудеи! Сумасшедшие фанатики, готовые из-за такого пустяка, как изображения орла или императора, умереть. Ужасный народ! Что еще предстоит? Погодите же, иудеи. Прольете вы кровавые слезы за эту победу.
Пилат поднял вверх вторую руку и дал сигнал отбоя. Солдаты нехотя вложили мечи в ножны и, построившись в шеренгу, зашагали к гимнасиуму.
– Как римский всадник я уважаю вашу стойкость, – сказал Пилат хрипло. – Я уберу сигну. Возвращайтесь в Ерушалаим.
Люди повскакали с земли, радостно загалдели и окружили Пилата. Кто-то пал на колени и целовал края его одежды, кто-то плакал, выкрикивая хвалу новому правителю. Пилату стало противно. Победитель, по его понятию, не должен унижаться и благодарить. А они были победителями.
Быстрыми шагами он прошел сквозь суетливо расступившуюся толпу, запрыгнул в седло и помчался во дворец. Быстрая скачка еще больше взвинтила его. У конюшни, поручая охраннику взмыленного коня, он мимоходом спросил:
– Кайфа здесь?
– Да, –