она понимает меня с полуслова, – девушка пошевелилась под его рукой, – будто мы всегда знали друг друга, но почему-то расстались… – он велел себе подумать о мелочах позже.
– Альенде я вывезу в Аргентину, – решил Саша, – граница недалеко. Леона мне поможет, она член местной коммунистической партии. Она не рискнет оставаться здесь, если действительно случится путч, – Саша был почти уверен, что Чили ждет переворот, – а в Аргентине я ей во всем, признаюсь. Она поедет в Москву, не зря она учила русский язык…
В четвертом по счету баре девушка грустно сказала:
– Моя покойная мама настояла на том, чтобы я стала юристом, – Леона вздохнула, – ради куска хлеба. Но я хотела изучать литературу, хотя этим денег не заработаешь. Русскую литературу, Саша, – она называла Сашу на французский манер, с ударением на второй слог, – я всегда восхищалась Толстым и Достоевским…
Не удержавшись, он поднес к губам золотистый локон. Серо-голубой глаз приоткрылся. Леона по-детски повозилась у него под боком.
– Доброе утро, милый, – голос девушки был сонным, – хотя, наверное, уже не утро, – Саша помнил их возвращение к дому Леоны.
– После шестого или седьмого бара, – он обнял девушку, – мы успели потанцевать, но мне все стало понятно раньше, когда я ее увидел в театре, – он шепнул в теплое ухо:
– Полдень. Можно спать и спать, и спать, любовь моя… – Леона отозвалась по-русски:
– И дольше века длится день… – за окном царил блаженный покой, – извини, это из русского поэта, Пастернака, ты его не знаешь, – Саша едва не сказал: «Ренегата». Он почти обиженно отозвался:
– Отчего не знаю? Он получил Нобелевскую премию за «Доктора Живаго», – Саша читал изданный на западе роман, – ты похожа на Лару, любовь моя. У нее тоже были белокурые волосы и серые глаза, – Леона приподнялась на локте.
– Нас точно научили целоваться на небе, – девушка помолчала, – только мы с тобой были в разлуке, Саша, – он хрипло сказал:
– Да, милая. Ты для меня всегда будешь Ларой. Наша разлука закончилась, – на перилах балкона ворковали голуби, – мы встретились и больше никогда не расстанемся, любовь моя.
– Для журналиста у вас на удивление умелые руки, – одобрительно сказал Неруда, – потолки здесь высокие, а мне почти семьдесят лет, не в моем возрасте лазить по стремянкам, – стремянку, судя по виду, сделали до войны. Леона удерживала опасно раскачивающуюся лестницу.
– Проверьте лампочку, сеньор Неруда, – попросил Саша, – теперь все должно работать, – пол вестибюля в Ла Часконе, городском доме поэта, выложили морской галькой.
– Мы нашли участок двадцать лет назад, – Неруда щелкнул рычажком, лампочка исправно загорелась, – здесь все заросло колючками, на месте дома остались руины. Но мне нравится вид на горы, – скромный особняк стоял в баррио Беллависта, у подножия холма Сан-Кристобаль, – пусть они и не заменят море, – мебель в доме сделали из выброшенного на берег