пахнет: миндалем иль горьким луком.
ФАБЬЕЛЛО Клянусь Ланфузой[141], удивительная штука!
ЯКОВУЧЧО Сначала выслушай, потом дивиться будешь.
Еще пройдемся, и дыши поглубже,
ведь вещи вправду дивные услышишь.
Так будь внимателен, прошу, к моим словам.
К примеру, ты от зависти едва
не лопаешься, надуваешься от злости,
и будто терпишь грыжу оттого,
что смотришь на маркиза или графа,
в какой карете он роскошной выезжает,
как толпы челяди его сопровождают,
и отовсюду – лизоблюдов сброд:
один с улыбочкой встречать спешит, а тот
издалека послать поклончик рад,
тот шляпу перед ним приподнимает,
тот лебезит: «Я ваш покорный раб!»
Он сопли в шитый золотом платок сморкает;
за ним слуга с павлиньим веером стоит,
пока он на серебряном горшке сидит.
Но этим зрелищем ты не беременей,
от тайной зависти вздыхая, не потей;
вложи его в сосуд пробирный, подогрей – и вот
увидишь, сколько мерзости живет
под креслом бархатным, уведаешь, каков
шипящих змей клубок среди цветов!
Смотри – вот этим кружевом богатым
прикрыта куча совершенного… говна;
но неразумным кажется она
благоухающей цветочным ароматом!
Он умывается над золотой лоханью
и сгустками выплевывает кровь,
берет с подноса лучшие кусочки,
что в горле застревают у него:
и, коль вблизи рассмотришь да рассудишь,
завидовать ему не будешь:
здесь не Фортуны дар, но наказанье Неба!
Он злому воронью кидает горсти хлеба —
тем подлецам, что выклюют ему глаза,
откармливает свору псов,
что на него же, дай лишь срок, возьмутся гавкать,
содержит собственных врагов,
что, облепив его со всех сторон, как пьявки,
пьют кровь его, что лезут прямо в рот.
Этот – заглядывает вкрадчиво в лицо,
гримасничая, извиваясь,
тот – что кузнечными мехами, дует в уши;
один радушие в лице изображает —
волк, шкурою овечьей облачен,
со сладким обликом и с желчью в селезенке,
готовый нанести удар исподтишка,
другой в молчании сплетает сети;
один на ухо шепчет: «Все тебе открою» —
и сплетнями заводит ум за разум
в его несчастной головенке,
другой, предательство замыслив,
советы, к гибели ведущие, дает, —
что ни во сне он не найдет покоя,
ни удовольствия в еде, и даже
не в силах просто рассмеяться от души!
От музыки в пиру – одни мигрени,
на ложе сна – одни кошмары;
ему тревога выгрызает печень,
как коршун – Титию; как Та́нтал,
перед собою видя воду и плоды,
он мучится, от жажды умирая.
Его ума лишенный разум —
крутится, словно Иксиона[142] колесо,
с которым