там, где были, и куда возвращаться не нужно.
Милосерден мир. Потому вода волной, затоном после.
Не надо более возвращаться в грузное тело, втискиваться
к спящим мумиям сигарет, среди фигур вина,
теллурических книг, в зенит уставясь стоять оторопью слюды.
Не надо ни возвращаться,
ни покидать, когда бессонница, как дитя по разлуке
оплетает безумием сердце. Неразумное,
ему говорят, «куда ты!»,—ему говорят,—а оно,
точно тело, в прививках оспы, узлах переломов,
закатах оперных ран, в татуировках инверсий, а кто—зерна,
когда ничего не остается ни с ней, а только невнятные буквы,
магниевые льды скальпеля, и иное.
Разумеется, в такой же груде тел, когда пора наступит,
и, судя по всему, никогда больше не станешь сниться.
Не в луне дело, не в весне, поре горла. Ветшают сны,
разваливаются на куски, и золото их
слоится стаями летучих рыб, слепнущих над чешуей глубин.
Потому как,—вот что! почти забыл—не видеть
тебя в белом кителе в купоросных кристаллах сирени.
Их разводил руками, захлебываясь, бежал
(вот откуда то, что явится тысячелетием позже).
Оставалось немного, чтобы увидеть,
как облокотясь о теплый капот виллиса. Что мог сказать
в ту пору? Как мог понять то, что не понимаю сегодня?
Как невыносимо свежо и косо несет бензином,
и какие-то на отлете белые платья женщин.
Конечно, вода, кувшинки, горячие латунные гильзы,
близорукость. Но даже и без вспомогательных стекол вижу,
как между тобою и мною растет и растет небо,
вздымаясь выше, чем Гималаи.
|1
From On the Shores of the Expelled River
|1
Из книги «На берегах исключенной реки»
Let us halt. Leaves, dry air, the absence of insects.
Here is the Pergamon frieze of changes,
shadows replace the missing parts of the eye—
the faience forced out.
Who can doubt their power,
yet dust devours the heroes, dust devours itself
circling in the light, in the sun, in the light of night—
alone its circling shivers the heartwood
of the incessant letter, the fruitless battle …
Take another step. Do not move.
That is how it’s done here. That is the rule.
And there is no occasion to doubt it.
[B.S., E.O.]
Повременим. Листва, сухость, отсутствие насекомых.
Это—Пергамский фриз изменений,
тени заменяют отсутствующие части глаза,—
фаянс исторгнут.
Могущество их несомненно,
однако пыль пожирает героев, пыль пожирает себя
на свету во вращении, в солнце, в луче ночи—
единственном, расщепляющем сердцевину
ежечасной буквы, бесплодной битвы …
Дальше ступить. Не двигаться.
Здесь так положено. Так принято.
В чем не приходится сомневаться.
To a Statesman
As requested by Arkady Bliumbaum—and the following evening with Zina and Evgeny Pavlov over Moldavian Cabernet Sauvignon; drifting banter about New Zealand.
When you, Statesman, speak dreams across the notebook,
because the rest menaces night with blue graphite,
and crumbs don’t captivate, nor cast-off clothes,
nor doors, nor veins along the calf, nor eyes,
nor glass in Aegean linens—
for you Stymphalian nightingales