заглянула, вся бледная, будто призрак узрела. А она и узрела. Стоит, трясётся, руки с ногами ватными сделались, только мычит и на прабабкину фотографию черно-белую пальцем тычет.
– В дверях не стой, дура, примета плохая. Переступи через порог!
Соседка переступила, еле стопами передвигает. Ведьма ей на ухо что-то шепнула, над темечком камнем блестящим потрясла, через плечо плюнула и громко в ладоши хлопнула разок.
– Рассказывай, – говорит.
– С каких начинать?
– Сначала начинай, не ошибёшься.
Соседка по сторонам посмотрела, чтоб никто не подслушивал, ноги о половик вытерла, входную на цепочку закрыла.
– Борщ…
– Красный или зелёный?
– А разница?
– Огромная, – фыркнула на соседку ведьма.
– Красный!
– Так и знала!
– Ой! Горе мне, горе!
– Обожди причитать, до конца давай.
– Варила я борщ.
– Так.
– Краем глаза смотрю, в спальню кто-то юрк.
– Так.
– А дома никого! Колька на вахте, Санёк в школе.
– Та-а-ак, – протянула ведьма и в шкатулку полезла.
– Что это там у тебя? – вздрогнула соседка.
– Ты рассказывай, рассказывай, я ж тебя внимательно.
– Ага, – кивнула соседка, – одна значит. Думала, кошка со второго в окно заскочила, я проветривала.
– И?
– Чего и?
– Дальше чего, говорю?
– А, дальше. Я в спальню, там ни души. Ни кошки, ни мышки. Померещилось, кажись. И тут потемнело.
– Как потемнело?
– Так давеча дождь по погоде передавали.
– Точно, прошёл.
– Прошёл. Я про дождь вспомнила тогда, за зонтом в кладовку пошла.
– А зачем тебе в хате зонт?
– Так сметана кончилась, а Санёк, засранец, борщ без сметаны не ест.
– Ага. Ну-ну.
– Я за зонтом, в угловой чтоб сбегать, пока гром не грянул. Фартук сняла, на крючок у кухни повесила, кладовку открываю, без задней мысли. А там, – соседка снова бледная сделалась.
– Чего?
– Бабка!
– Как бабка?
Соседка вся мурашками покрылась, сидит, руки трет, молитвы вспоминает.
– Глазища чёрные, как при жизни, нос картошкой, вздернутый, а сама белая, точь туман!
– Ну прям туман? – удивилась ведьма.
– Он самый. И тихо так говорит, рта не открывая.
– Совсем не открывая? – придвинулась ведьма поближе и беломоринку в зубах зажала.
– Совсем. Смотрит еще так жутко. А я как под гипнозом. Ни вздохнуть. А бабка шепчет: «Тараканы»!
– А потом?
– А потом испарилась, как Колькина зарплата к середине месяца.
Ведьма резко встала, беломорину выплюнула и амулет серебряный на шею повесила, на ленте атласной.
– Всё ясно! Проклятье!
– Мать честная, – соседке плохо сделалось, – помру теперь! На кого ж я сына оставлю-ю-ю!
– Да ты тут при чем, дура! Рыдать еще вздумала!
Соседка