самом деле?
– Пьяный нахал… – зашипела она.
Соседняя дверь приоткрылась.
– Кто здесь? Что вы тут делаете? – спросил старческий голос с таким сильным акцентом, что Кейт едва разобрал слова, а ведь он родился и вырос в Йоркшире. Смысл, однако, был ясен.
Он повернул ручку, втолкнул женщину в дом, шагнул следом, пригнувшись, чтобы не удариться головой, и захлопнул дверь. Оба застыли, прислушиваясь. Кейт заметил, насколько ершистость его новой знакомой контрастирует со сладким запахом. Она потрудилась положить в шкаф с одеждой душистые травы.
Рядом заскулила собака.
Кейт повернулся к новой опасности, но собака оказалась спаниелем. Мирная, незлобная порода. Морду собаки разглядеть было невозможно, но в голосе угрозы не слышалось.
Женщина поспешила к собаке.
– Все в порядке, Тоби. – Она почесала лохматое ухо, и собака завиляла хвостом.
Женщина и собака пошли в кухню, Кейт последовал за ними, инстинктивно пригнувшись, хотя стукнись он о балку, это бы прояснило его сознание. Пол в доме земляной, воздух сырой, в передней комнате только одно продавленное кресло.
Все остальное продано, чтобы выжить?
Что за история тут случилась?
Кейт нырнул в кухню и увидел нацеленный на него нож, который твердо держала худая женская рука. Это было всего лишь короткое кухонное лезвие, впрочем, достаточно острое, чтобы причинить вред.
Пес только заскулил, трус несчастный, зато она, с оружием в руках, с ее яростью, решительным взглядом и белокурыми волосами, на которых играли блики света, была великолепна.
Кейт поднял руки.
– Я не причиню вам вреда, мэм. Слово даю.
– А почему я должна верить вашему слову? Уходите! Сейчас же!
– Почему? – спросил он, оглядывая комнату.
Сальная свеча давала слишком мало света и слишком много запаха, но отлично выдавала бедность. Крошечная кухня, как и весь дом, была холодной. Если в очаге что-то и готовили, то огонь давно погас, осталась только зола. И признаков пищи тоже не видно.
Единственной мебелью был сосновый стол с двумя стульями и грубый буфет с дешевой посудой. Однако там стояло несколько предметов из отличного фарфора и стекла. Память о лучшей жизни, которая сквозит в ее правильной речи и гордых повадках?
Почему эта богиня одна и в столь бедственном положении? Почему ее платье замарано и одета она столь бедно? Ее платье тусклого черного цвета, вязаная шаль уныло-коричневая.
Она оказалась на улице, пытаясь заработать несколько пенни единственным доступным способом?
Ее худоба говорила о голоде, и одновременно она выгравировала неприступность на ее лице, достойном римской императрицы, – высокие брови, прямой нос, совершенные губы, скульптурный подбородок. С таким лицом модный мир не завоюешь, а вот ему, Кейту, грозит опасность завоевания.
– Идите! – снова скомандовала она, но без уверенности. Трусливый спаниель опять заскулил, спрятавшись за ее юбками.
Кейт сообразил, что его рост пугает ее, и сел, положив руки на стол. Глядя ей