припала к его груди, белокурая голова поникла, сопротивление ушло. Кейт гладил ее по спине, чувствуя позвонки и выступающие лопатки. Результат постоянного голода. Это разъярило его.
«Ты ничего не можешь сделать, Кейт».
Он мягко отстранился, убедившись, что она твердо держится на ногах.
Она подняла руку, вероятно, чтобы тронуть губы, но коснулась волос, словно опасаясь, что прическа растрепана.
– Спасибо, – сказала она, не глядя ему в глаза.
– Следовало бы отпраздновать ваш первый поцелуй. Я принесу еду из гостиницы.
Ее взгляд метнулся к нему.
– Вы не можете уходить и приходить, – шепотом настаивала она. – Люди на этой улице все замечают.
– Когда вы ели в последний раз? – спросил он.
– Несколько часов назад.
– Вы ели недостаточно.
– Вы хотите нелестно отозваться о моей внешности, мистер Бергойн?
От ее надменных манер ему хотелось рассмеяться, но в этой истории не было ничего забавного.
– Я хочу помочь вам. Назовите свое имя, и я пришлю вам деньги из Лондона.
Она снова стала чопорной.
– Не надо. Я не нуждаюсь в благотворительности, особенно в вашей. Помогать мне – обязанность моего брата, и я уверена, он это сделает.
– А если нет?
– Я справляюсь сейчас, справлюсь и дальше.
Кейту хотелось встряхнуть ее.
– Тогда доброй ночи, – сказал он.
– Да. Доброй ночи.
Несмотря на решительность, она колебалась, и Кейт задавался вопросом, как бы он поступил, если бы она попросила о большем, даже обо всем.
Но она схватила свечу и поспешно вышла, закрыв за собой дверь.
Черт бы ее побрал с ее гордостью, зато все к лучшему. Ему не нужно лишних проблем в жизни.
Глава 2
Пруденс Юлгрейв, из соображений экономии, загасила свечу, потом долго сидела на краю кровати. Боль и ярость от предательства брата все еще кипели в ней, но их накрывала умиротворяющая сладость поцелуя.
Это ничего не значит. Однако поцелуй успокаивал, как мазь успокаивает ожог. Возможно, это магия первого поцелуя или последствия выпитого бренди. Если так, она может пристраститься.
Но настоящей магией стало объятие. Чувство безопасности и тепла в сильных и нежных руках. Мать растила ее с лаской, но когда Пруденс подросла, все кончилось. К несчастью, это случилось приблизительно в то время, когда они были изгнаны из рая. Оружием против превратностей судьбы мать избрала позитивный настрой. Наверное, объятия и прочие нежности могли ослабить ее решимость, поэтому она их себе не позволяла.
А в последние месяцы жизни матери Пруденс сама стала источником защиты и нежности для умирающей. Уже четыре месяца Пруденс наслаждалась независимостью. Она жила как хотела, никому не подчиняясь, читала и гуляла, коротая время до воссоединения с Эроном в Дарлингтоне.
Теперь ей пришлось взглянуть в лицо правде. Никакой независимости у нее нет. Она очень зависит от трех гиней Эрона. Без них она окажется в работном доме… и то, если повезет.