– сдавайтесь!
Вы окружены германский непобедимый армия. Ваше сопротивление бесполезно. Зачем проливай ненужный кровь? Будьте благоразумны! Немецкий командование гарантирует вам жизнь, медицинская помощь, горячий еда и добрый отношение.
Русиш залден, убивай свой фанатик-командирэн унд комиссарен! Бросай оружие – выходи. У вас есть 15 минут. Все, кто не выполнять приказ германский командование – будут уничтожены!
* * *
…Угрозы противника надрывно повторялись, как колдовское заклятие, но танкаевская линия обороны молчала. Никто не шелохнулся, не подал голоса.
«Спасибо, ребята. Баркалла, джигиты! Другого от вас и не ожидал, – комбат Танкаев мысленно говорил со своими бойцами и командирами. Следил за активностью врага, снова и снова цепко осматривал подозрительные места в поисках диверсантов-штурмовиков, хитронырых сапёров.
…нацелил бинокль в прогал заводской бетонной стены. Приблизил сплющенную танком пушку, сгоревшую самоходку с развороченным бортом. Задранной пятнистой кормой; возле неё припорошенные снегом бугрились трупы обгоревших немецких танкистов. Задержал взгляд на красно-бордовых, заветренных ошмётках мёртвого мяса…Рядом, точно из полыньи, торчало оледенелое выпуклое плечо с татуировкой немецкого орла Третьего Рейха, полуобнажённый, с выпученными глазами и ощеренным ртом череп, в который злобно вгрызались мокрые собачьи клыки. Одичалые псы умиравшего города, дышали паром, вываливали розовые, слюнявые языки, яро рычали. Майор видел их мускулистые с чёрными когтями лапы, сытые откормленные на человечине загривки. Косматый пёс, дыбя на хребте шерсть, упираясь крепкими лапами в грудь танкиста, сгрызал с его лица губы, жадно сглатывал нос, хрящеватые уши и задубелую мякоть щёк…Другой пёс, крутя мохнатой шеей, объедал руку, рвал с треском сине-розовые сухожилья. На запястье офицера желтели часы. Рука скакала и дёргалась, доводила пса до исступления. Тот был клыками по заиндевевшему лицу. Зубы мертвеца и собаки сталкивались, гремели. Казалось, они грызлись, и мертвец, защищаясь от зверя, лязгает и хрипит..
Присутствие собак, их безбоязненное поведение, давало сделать резонное заключение: поблизости людей нет. Он перевёл бинокль влево, пробежался по дворам, по нетоптаному сверкавшему снегу, заглядывая во дворы разгромленных одноэтажных домов. Каждый был поражён снарядом, бомбой или струёй огнемёта, выгорел изнутри. Из расколотых окон и сорванных дверей свисали обгорелые одеяла, прожжённые ковры, дырявые простыни, словно кто-то проснулся в ночи, пытался выпрыгнуть из горящего дома, оставил следы своего бегства и гибели.
– Русиш залдатэн сдавайтесь! Вы окружены…Бросай оружие – выходи. Не бойся! У вас осталось 10 минут.
Закалённый войной, бесконечными боями, комбат Танкаев оставался бесстрастен к ухищрениям врага. Удивляло другое: он ловил себя в эти минуты на том, будто всего, что происходило вокруг, не случилось. Словно это ужасный сон, в коем воплотились людские страхи, предчувствия, гнетущее ожидание беды, подспудно живущее и в нём, когда по несколько раз на день он порывался связаться с полком, узнать, как проходят боевые