в данном контексте… Для ясности приведу этот отрывок.
«… Стояла осень, и она была
Лишь следствием, но не залогом лета.
Тогда еще никто не знал, что эта
окружность года не была кругла.
Сурово избегая встречи с ним,
я шла в деревья, в неизбежность встречи,
простор его яйца, в протяжность речи…
Но рифмовать пред именем твоим?
О, нет.
Он неожиданно вышел из убогой чащи переделкинских дерев поздно вечером, октябре, более двух лет назад. На нем был грубый и опрятный костюм охотника: синий плащ, сапоги и белые вязаные варежки. От нежности к нему, от гордости к себе я почти не видела его лица – только ярко-белые вспышки его рук во тьме слепили мне уголки глаз. Он сказал: «О, здравствуйте! Мне о вас рассказывали, и я вас сразу узнал». И вдруг, вложив в это неожиданную силу переживания, взмолился: «Ради Бога, извините меня! Я именно теперь должен позвонить». Он вошел было в маленькое здание какой-то конторы, но резко вернулся, и из кромешной темноты мне в лицо ударило, плеснуло яркой светлостью его лица, лбом, скулами, люминесцирующими при слабой луне. Меня хватил сладко-ледяной, шекспировский холодок за него. Он спросил с ужасом: «Вам не холодно? Ведь дело к ноябрю», – и, смутившись, неловко впятился в низкую дверь.
Прислонившись к стене, я телом, как глухой, слышала, как он говорил с кем-то, словно настойчиво оправдываясь перед ним, окружал его заботой и любовью голоса. Спиной и ладонями я впитывала диковинные приемы его речи – нарастающее пение фраз, доброе восточное бормотание, обращенное в невнятный трепет и гул дощатых перегородок. Я, и дом, и кусты вокруг нечаянно попали в обильные объятия этой округлолюбовной, величественно деликатной интонации. Затем он вышел, и мы сделали несколько шагов по заросшей пнями, сучьями, изгородями, чрезвычайно неудобной для ходьбы земле. Но он как-то легко и по-домашнему ладил с корявой бездной, сгустившейся вокруг нас, – с выпяченными, дешево сверкающими звездами, с впадиной вместо луны, с грубо поставленными, неуютными деревьями. Он сказал: «Отчего вы никогда не заходите? У меня иногда бывают очень милые и интересные люди – вам не будет скучно. Приходите же! Приходите завтра». От низкого головокружения, овладевшего мной, я ответила почти надменно: «Благодарю вас. Как-нибудь я непременно зайду»…
Внутреннее чутье мне подсказывало, что это «низкого» в сочетании с головокружением несет большую эмоциональную нагрузку, и до боли захотелось оставить его в тексте.
Получив сигнальный экземпляр, К. Л. рассердился на меня, хотел даже заново отпечатать всю форму (скорее, мне в наказание), но вскоре отошел и подписал номер к распространению.
В качестве редактора К. Л. терпеливо и настойчиво прививал нам, молодым сотрудникам, свою позицию. А убедившись в нашей верности журналу и уважению к проводимой редактором линии, разрешал порезвиться. Конечно, с условием, что гений в редакции один!..
К. Л. как-то написал резкую статью о градостроительстве, назвав ее «Любовью продиктовано».