и такой же командир. Даже внешне выглядел таковым: ямочка на подбородке, пронзительно-голубого цвета мальчишеские глаза так и не состарившегося в душе романтика. При этом обветренная красная кожа его лица казалась дублёной, а у подбородка и на шее она и вовсе имела малиновый цвет – следы фронтовых ожогов. Павел ведь тоже в молодости успел понюхать пороху, и потому знал, что в самой сложной ситуации может прийти к Камчатову, – как солдат к солдату – и всё откровенно ему выложить. Поэтому согласно кивнул:
– Всё понял, Григорий Иванович, сделаю.
– Ну тогда – от винта! – одобрительно напутствовал его Камчатов. – Желаю успеха вашему «птичьему» экипажу!
Всего через шестнадцать минут после отрыва МиГа от полосы Беркут доложил руководителю полётов в наземную диспетчерскую авиабазы «Чкаловский»:
– Это полста-первый, входим в зону, высота 4700, нижняя кромка облачности на 5000. Разрешите приступить к выполнению основного задания?
– Вас понял, полста-первый. Можете приступать, зона свободна, – последовало «добро».
В наушниках у Беркута возник шутливо-просительный голос напарника из соседней кабины:
– Командир, можно хотя бы сегодня обойтись с подчинённым понежней?
– Нельзя, Коля. Извини. Дружба дружбой, а служба – службой.
– Ну значит пропал мой завтрак! – нарочито несчастно вздохнул Коля.
– Работаем! – Беркут решительно перевернул самолёт через крыло и обрушил машину до минимальной высоты в триста метров, после чего выровнялся и на форсаже начал разгон. Истребитель с рёвом пошёл в набор высоты.
Невесомость в условиях земной атмосферы может быть создана только на самолете, летящем по дуге, выгнутой вверх. Для этого Павел разогнался до максимальной скорости и перевёл машину в крутую горку, затем начал вывод из горки, отдавая от себя ручку и уменьшая угол атаки крыла настолько, чтобы оно не создавало подъемной силы, ни вверх, ни вниз. В какой-то момент перегрузка оказалась равна нулю, и самолет продолжал двигаться по баллистической траектории под действием только силы тяжести (как брошенный вверх камень). Это соответствовало состоянию невесомости. В процессе этого маневра постепенно происходил переход истребителя в пикирование, поэтому продолжительность невесомости не превышала 30-35 секунд. Затем последовал вывод машины в горизонтальный полет. После чего весь цикл повторялся снова… Потом ещё и ещё.
Однако, Беркут не был бы асом, если бы не дополнил стандартную программу сложными элементами высшего пилотажа. Только свой брат-авиатор мог понять его страстное стремление снова сесть в кабину истребителя и почувствовать эту хорошо знакомую каждому в их профессии радость летчика, поднимающего самолёт в небо, ощущающего полную свободу бросать послушную машину в крутые виражи, крутить бочки и петли на пределе возможностей собственного организма и «железа». Повинуясь малейшему движению штурвала, истребитель круто кренился на крыло и, перевернувшись,