то ни было, сегодняшнее происшествие в «Филмо» – исключение. Это не должно повториться. Согласны?
– Согласны, – сказала Энджи.
– Что ж, ловлю на слове. Как вам наши условия?
– Если мы согласимся не давать утечек журналистам, что, уж вы мне поверьте, подпортит наши отношения с Ричи Колганом, вам придется держать нас в курсе. Будете вести себя с нами как со СМИ, позвоним Колгану.
Бруссард кивнул:
– Условие справедливое. Как думаешь, Пул?
Пул пожал плечами, не сводя с меня глаз.
– Мне трудно поверить, – сказала Энджи, – что четырехлетний ребенок исчез из дому теплой ночью и никто этого не видел.
Бруссард крутил на пальце обручальное кольцо.
– Мне тоже.
– Итак, что мы имеем? – сказала Энджи. – Прошло три дня, у вас, должно быть, есть что-то, чего не было в газетах.
– У нас показания двенадцати человек, – сказал Бруссард, – начиная от «Я забрал девчонку и съел» и заканчивая «Я забрал девчонку и продал представителям униатской церкви». – Он печально улыбнулся. – Ни одно из этих показаний не проверено. Одни экстрасенсы говорят, что она в Коннектикуте, другие – в Калифорнии, третьи – в нашем же штате, но только в лесистой местности. Допрашивали Лайонела и Беатрис Маккриди, алиби у них железные. Наведались к бомжам. Обошли всех соседей, не только чтобы спросить, не заметили ли они чего-либо странного в тот вечер, но проверяли невзначай, нет ли в доме каких-нибудь следов девочки. Теперь знаем, кто нюхает кокаин, кто пьет, кто жену бьет, кто мужа, но никакой связи с исчезновением Аманды Маккриди не обнаружили.
– В общем, ноль, – подытожил я. – У вас ничего нет.
Бруссард медленно повернул голову и посмотрел на Пула. Тот смотрел на нас через стол, оттопырив языком нижнюю губу. Так прошло около минуты. Затем Пул открыл потертый дипломат, достал несколько глянцевых фотографий и передал нам через стол первую, черно-белую. На ней крупным планом был изображен человек лет шестидесяти. Кожа его лица так плотно прилегала к костям, что казалось, ее оттянули на затылок, собрали там в складку и закрепили металлической прищепкой. Тусклые глаза выпучивались из глазниц, крошечный рот едва был виден в тени изогнутого, как коготь, носа. Кожа на ввалившихся щеках была так сморщена, как будто этот человек беспрерывно сосал лимон. Лысый яйцеобразный череп прикрывала дюжина жидких седых прядей волос.
– Знаете его? – спросил Бруссард.
Мы отрицательно покачали головами.
– Зовут Леон Третт. Сидел за педофилию. Попадался трижды. Первый раз присудили принудительное лечение в психушке, потом два тюремных срока. Последний отсидел примерно два с половиной года назад, вышел из Бриджуотерской тюрьмы и исчез.
Пул передал вторую фотографию, на этот раз цветную, на которой была изображена в полный рост гигантских размеров женщина, косая сажень в плечах, с косматой гривой, как у святого Бернарда, каштановых волос.
– Боже, кто это? – ужаснулась Энджи.
– Роберта Третт, – сказал Пул. – Жена Леона. Снимок сделан десять лет назад, так что она, возможно, немного изменилась, но не думаю, чтобы в объеме. У Роберты дар, под ее рукой