уже прилетел. Ждет в аэропорту.
Мне позвонили, потому что у меня машина самая крутая в театре. Самая приличная. Нет, она не подарок. Я все купила себе сама. Мой мужик, он мне не папик. И не олень. И даже не парень. Он – мой мужик. И то, что между встречами со мной он иногда долбит еще какую-то сучку, которую зовет женой, мне все равно. Почти все равно. Нет, не все равно! Но это все равно ненадолго.
А этого я встретила в порту, возле Справки. Подошел какой-то потерянный. Полное ничтожество. Но то, что он написал, круто. Не вяжется. Была б я психологом, сказала бы: парень с проблемой. И он привез ее к нам. В машине больше молчали. Я что-то спросила. Неважное, но вроде как толковое.
В машине я немного притосковал. Как будто действительно улетал на звездолете на какой-нибудь Марс с намерением вернуться лет через пятнадцать. Строй ветряков вдоль дороги прощально размахивал трехлопастными пропеллерами. Хотя какие пятнадцать лет? Разве кто-нибудь планирует возвращение, отправляясь в такую даль. И то, что ссоры – явление полезное для семейной жизни, на таком расстоянии звучит как-то неубедительно. С каждым километром, с каждой минутой рвались и рвались, одна за другой, за третьей нити, ленты, шпагаты, тросы, канаты – все связи, которыми повязан в обычной жизни. Больно, как вырывание зубов каскадом, как рубка хвостов своре нежно любимых собак, но была и надежда, что такое – оно и есть исцеление!
В теплой природе земель славянского Причерноморья присутствует опасная гадость. Засада, западня и капкан. Северное сознание принимает эти места исключительно как пространство для отдыха после самой страшной битвы на свете – за место под софитами с себе подобными. Пространство, где законы выживания заменяются правилами какого-то совсем другого миропорядка. По-другому говоря, здесь можно перестать быть человеком, который сумел выжить в напряженных условиях затянутой зимы. Сбросить в густую зеленую траву надоевшие заношенные доспехи и стать убогим, беззащитным, нецивилизованным идиотом, который не только не озаботился тайнами мироздания, но и недопонял, чем различаются понятия просто смерть и ад.
– Че как? – мое самокопание вдруг прошил ее голос. Я оценил эти два простых слога. Сколько всего она в них впихнула! Такт вежливого внимания, открытость ненавязчивого панибратства, корректное предложение не волноваться, осторожное желание выслушать и такую же материнскую готовность понять нежелание открываться в главном. Я закрыл глаза, вздохнул и честно произнес: – Да хер его знает!
Следующие пять километров мы молча переваривали обмен подтекстами.
– Я балерина, – обронила она где-то на шестом. – Бывшая. Лодыжку развернуло, – она постучала по колену раненой, но внешне идеальной ноги. – Даже уколы не помогали. Даже операция. Сейчас располнела.
Она отвернулась от дороги и посмотрела мне в лицо. Глаза ждали моей реакции. Не понимания. Не сочувствия. Просто реакции. Я провел