растекаются по венам персонажей, красные линии одного перетекают в бордовые линии другого, смешиваются, и на экране – взрыв! Мескалин и сперма в расплывчатом пространстве облагораживают цветом и обличают достоинства друг друга.
В мультике про гомеопата вестибюль – главный герой, герой с отличным интерьером в стиле хайтек американских семидесятых с уорхоловскими сиськами и бесплатным кокаином для бойзбендов. Гомеопат шагает по правой стороне улицы и принимает прописанные доктором таблетки, но ему – не лучше. Он взлетает и тратит тысячи долларов на покупку новых носков. Девушка, обслуживающая вестибюль, аппетитно наклоняется так, что зритель не видит четверть минуты ничего, кроме треугольника ее трусиков, пока она пылесосит его длинный ковер от входа с крутящейся дверью до лестницы, ведущей в номер гомеопата. Тот сидит и ждет чего-то, пока у вестибюля кипит жизнь, он только и делает, что ждет. Появляются уже седые волосы на голове, и рот становится беззубым, пока он ждет, он стареет. Мультик своеобразный, и очевидный смысл калейдоскопа заставляет Жака взгрустнуть.
В «Солнцепеке от бюргера» мы попадаем на заброшенную немецкую свалку, где трудяга день изо дня разбирает мусор. Такой унылый персонаж, вытаскивающий пустой крючок из морской пучины. В последний час жизни пот со лба уставшего человека оказывается живительной влагой для семени, которое он уже пятидесятый год не знает к какой груде присовокупить. И косточка прорастает. Корнями с грохотом сдавливает банки и картонные коробки так, что они совсем исчезают, ветвями прикрывает палящее солнце, позволяя зеленому счастью размножиться на километры вширь. Бюргер умирает в раю, созданном своими руками. Он Адам наоборот.
«Вынос сладенького» мне не очень нравится, но, догадываюсь, что это любимый мультик Жака. Я же говорил, что он ненормальный. Он видит все через фальшивые очки рисованного мира. Люди – капельки крема для торта. Разного состава и калорийности. Они толстые или тонкие, длинные или шаровидные, нет одинаковых капель, как у плохого кондитера, еще не успевшего набить руку. Словно молекулы, креминки передвигаются по кремовому городу, катаются по кремовым дорожкам, а когда устают на кремовой прогулке, обжираются кремом в кремовой забегаловке, спешат домой и, еле добежав до кремового туалетика, какают кремом, рождая новые креминки, которые завтра будут также жить обычным кремовым днем. Так происходит долго, пока город не набивается кремом настолько, что, протискиваясь сквозь кремовую толпу, креминки прилипают друг к другу, смешиваются и ходят парами, тройками, потом и вовсе группами. В конце концов, превращаются в сплошную кремовую массу невзрачного цвета, заполняя расстояния неаппетитным большинством. Приходит человек с толстым лицом и гигантской ложкой и поглощает крем, раньше состоявший из отдельных симпатичных креминок, особенных, индивидуальных, не похожих ни на кого на свете. Жак – романтик, верит в то, что, едва этот идиот все съест, креминкам хватит мозгов разъединиться у него внутри, разорвать его и начать