Мало того, в него вселилось какое-то непостижимое волнение и возникло множество вопросов к самому себе.
«Такой ли я, каким хотел быть? – вздыхал Шухлик. – Кто я на самом деле? И ради чего живу?»
Эти вопросы раньше, возможно, где-то таились, прятались, а теперь объявились гурьбой в человеческой голове Шухлика и не давали покоя. Они жужжали, словно осиный рой, и трудно было разобрать, о чём именно. Голова кружилась на необычной высоте. Хотелось убежать из тихого, благополучного сада в неведомые дали.
С тоски он запел самый печальный романс из всех, известных ему: «Лишь на мир в молчанье тень и мгла падут, и своё сиянье звёзды разольют, с горькою истомой на душе моей я иду из дому на свиданье с ней. На свиданье это в тишине ночной смотрят до рассвета звёзды лишь с луной. И когда приду я, тихо к ней склонюсь, всё её бужу я, да не добужусь».
Он пел, не останавливаясь, вторую и третью части ночи. Но особенно дивные, глубочайшие звуки потекли из его горла, когда вся жизнь замерла. Увы, некому было послушать! Ни луны на небе, ни звёзд, среди которых можно было бы отыскать Ок-Таву.
Так жалобно пел он, чувствуя себя одиноким и покинутым, что набежали вскоре низкие облака, и пошёл мелкий, но, судя по всему, долгий дождь.
Перебили Шухлика нагловатые петухи. В саду Шифо петухов отродясь не бывало. Однако пение их раздавалось каждое утро. Эти, с позволения сказать, птицы настолько уверены в себе, что их крики живут отдельно от них по всему миру.
Всю пятую, петушиную части ночи Шухлик бродил по саду, как неприкаянный, меся грязь голыми ногами и дрожа всем телом.
Шарахался от игральных автоматов, урчащих и завывающих, будто свирепая стая хищников. Натыкался на одноруких бандитов и на карусели с толстыми деревянными ослами и ослицами, точными портретами Шухлика и мамы. Притаившиеся меж деревьев качели, не узнав его, со всего маху врезали по лбу.
В конце концов, уже под утро, на заре, когда ни с того ни с сего ударила молния в дерево желаний, озарив спавшую под ним золотую в бриллиантах черепаху Тошбаку, не удержался Шухлик на скользкой тропинке и плюхнулся в лужу.
Наверное, в саду Шифо и лужи были не простыми, а волшебными. А может, Ок-Тава, почуяв с небес страдания Шухлика, всё же помогла. Так или иначе, а поднялся он из лужи прежним рыжим ослом. Весь в грязи, но в общем-то довольный, что недолго мучался. Всего-то шесть частей ночи. Зато узнал, каково это быть человеком, и даже успел спеть.
«В любом человеке скрывается какая-нибудь ослиная морда», – решил для себя Шухлик.
Да, в мудрости он не уступал своему праотцу Луцию.
Это счастье, когда потомки не глупее предков.
Растрёпанные чувства
Всё было бы прекрасно, однако возникшие той ночью вопросы продолжали тревожить Шухлика, и зарядивший дождь никак не прекращался.
Непонятно, то ли один бесконечный, то ли целый строй идущих друг за другом без промежутков. Или, скорее, даже не строй, а толпа дождей!
Они громоздились, толклись, напирали, будто очень торопились куда-то, и лили, словно из дыр бурдюков. Так что отказался