укрепляли зубы.
А селедочные головы прятал, жадничая.
Ночью лез под кровать, чавкал до утра этими головами, не давая заснуть Крысу. Потом долго пил из-под крана ржавую воду, икал, всхлипывал и стонал из-за дикости одиночного существования.
И не было у него других мыслей, кроме одной: поскорее отправиться на тот свет.
Однажды он нашел отраву для тараканов и просроченную пачку стирального порошка, твердого как кирпич.
Из хлебницы торчали крысиные уши: Корсунский наблюдал за хозяином. Наевшись дряни, Кондратий лобызал Крыса в нос, бормотал насчет бесцельно прожитой жизни. Насчет завещания, по которому Крысу отходило пару ящиков давно просроченных консервов, подшивка «Правды» за 1952 год и патефон с пластинками Бунчикова.
Деньгам всех времен и народов, – и николаевским, и керенкам и советским червонцам, – что хранились в коробке из-под сгущенки, – Кондратий отводил особую роль. Он повелел употребить их на захоронение, а также на бронзовый бюст.
Ну, бюст, так бюст!
Спорили по поводу эпитафии.
Козлов считал, что текст, предлагаемый Крысом, – белиберда и без тени уважения к покойному. Что значит, например, «Он хотел многого»? Почему бы не выбить на камне простенько и без затей: «Козлову от Крыса Ильюхи. Спи спокойно, дедушка».
Старик перелил отраву из бутылки в ковшик, разбавил водой, настругал стирального порошка, добавил сахарного песку, чтобы смягчить горечь, и стал нагревать. Скоро воздух сделался отвратительным, и Крыс заткнул нос лапой.
При появлении первых бульков, Кондратий выключил конфорку и выставил варево в форточку для охлаждения.
– Вы, дедушка, себя не жалеете, – заметил Корсунский, высунув голову из хлебницы и ежась от сквозняка. – Думаете, на этот раз получится?
– А хрен его знает! – отвечал Козлов, сложив губы трубочкой и дуя в ковшик, из которого через форточку во двор летели клочья ядовитых паров. – Постараемся. Вчера метрики в шкафу нашел. Глянул и обомлел. Мне же намедни сто пятьдесят стукнуло. Прикинь, Ильюха? Вот уж юбилей, дальше некуда.
Процедив смесь, он перекрестился, выпил и опустился на табурет осторожно, как на стульчак, и с отрешенным видом.
– Действует? – спросил крыс.
Козлов икнул.
– Вот оно, Ильюха, начинается. Скворчит в животе и кишки греет. Давай простимся, пока не поздно?
Он прилег, пристроил в ногах Крыса, сложил руки на груди, зажал в пальцах свечу и закрыл глаза.
Крыс перебрался на грудь самоубийцы и покачивался в такт с его дыханием. Отсюда Крысу были видны кустистая борода старика и две огромные ноздри, похожие на пещеры.
Крысу показалось, что Козлов перестал дышать, и у него ёкнуло сердце.
– Дедушка, вы умерли?
Козлов хрюкнул, дыхание возобновилось. Однако же из ноздрей мытаря, из беззубого рта, из ушей поползла пена, словно он проглотил огнетушитель.
– Это не ответ, – расстроено молвил Крыс.
Первый вал пены погасил свечу и стал грозно надвигаться на Корсунского.