скажи же, сестрица? – Эвойн облизала липкие от сластей пальцы и вытянула шею, высматривая на столике, чем бы еще полакомиться. – И все-таки ох и завидую же я тебе, старшая сестра. Одного мужа-карнрогга схоронила – и на тебе, второй карнрогг тут как тут! Любит тебя, видно, проказливый Этли, Ткач Удачи. Это ты от батюшки унаследовала…
Вальебург удивили слова сестры. Ей и в голову не пришло бы считать себя везучей; напротив, мнилось Вальебург, злая судьба Дома Морлы запятнала и ее.
– Нечему тут завидовать, сестричка.
– Что-о-о? Как это нечему? Твой жених – потомок роггайна! Твой жених – родственник тирванионского наместника! И даже, говорят, самого императора! Это ли не везение? Дивлюсь я тебе, старшая сестра. На твоем месте я б… – Эвойн не договорила: новая мысль перехватила ее внимание. – Ага, знаю-знаю, о чем печалишься! Как же я раньше не догадалась! Вильке, а? Видельге Кег-Мора! Тоскуешь, что не твой ненаглядный раскрасавец Вильке поведет тебя за брачный полог? – Эвойн аж зажмурилась в восторге от собственной догадливости.
– Дело не в Видельге, – возразила Вальебург. – Мне кажется, мой будущий хозяин… Он будто… Как и сказать, не знаю. Он будто… с причудами, как та прорицательница, которую приглашала мачеха Хрискерта, помнишь? И гургейли между собой толкуют, я слышала, что новый карнрогг… как же они говорили?.. «глядит балайром».
Майетур не утерпела.
– Глядит балайром, ну и что с того? На себя бы лучше поглядели, хадары немытые! Не балайр же – а если б и был, то давно бы уже языки всем говорунам повырывал.
– Хорошо, что ты сама не балайр, Майетур! – расхохоталась Эвойн. Она взялась было за маленький круглый хлебец с изюмом, но Майетур шлепнула ее по руке и протянула хлебец Вальебург: нужно наестся впрок, потому как невесте не приличествует есть на свадебном пиру. Вальебург взяла хлебец, – иначе от настырной рабыни не отвязаться – откусила немного и стала жевать, не чувствуя вкуса. Чудну́ю судьбу выткали ей боги. Эвойн уверена, это и есть удача: пережить одного карнрогга и пойти за другого; но Вальебург не покидало чувство, что завершив один ряд, она принимается за второй, повторяя тот же узор. Вновь она залог мира между враждующими карна, и вновь мир этот столь хрупок, что готов обернуться войной от любого неосторожного слова. Вновь позади ее жениха, точно дым от пожарища, поднимается молва о совершенных им злодеяниях – и о тех, что он способен совершить. И вновь, по всему, суждено ей быть нежеланной женой…
Зашуршала занавесь. В спальный покой вошла старшая из свободных женщин, что прислуживали в усадьбе. Она ступала медленно, будто в танце, неся перед собою чашку жирных сливок с маслом и медом – по обычаю невесте надлежало выпить их перед тем, как ее начнут убирать к свадьбе.
– Готовы ли, молодые лебедушки, беззаботные оленихи? – произнесла служанка радостно и одновременно торжественно. – Вострят копья умелые охотники, натягивают тетиву удалые ловцы. Скоро, ой скоро настигнут вас, горемычные!
Погруженная