мне что-нибудь интересненькое!..
Но вахтер после небольшого замешательства продолжил:
– Он зашел вчера уже поздно совсем, когда Вы давно ушли к себе. И да… он сказал отдать вам это только сегодня вечером, никак не раньше. Ну, вот… Вечер наступил, так что это Вам.
Страх и дрожь, вроде бы начинавшие отступать, нахлынули снова, да с такой силой, что дыхание перехватило.
– С-спасибо, – сказал я старику прерывающимся голосом и сунул ему какую-то смятую купюру, которую нашел тут же у себя в кармане, даже не посмотрев, какого она была достоинства. Он немного натянуто улыбнулся, почувствовав мою поспешность, взял деньги и ушел, оставив меня наедине с конвертом.
Я закрыл за ним дверь и стал шарить по стене рукой в поисках выключателя. Включив свет, я снова долго не мог к нему привыкнуть. Конверт был настолько нестерпимо белый, почти как лицо той горничной сегодня утром в гостинице, что мне хотелось бросить его и не смотреть. Он пугал меня очевидностью сегодняшних событий. Пугал своей реальностью. И больше всего меня пугала надпись: он был подписан по-русски разборчиво, но весьма кривым почерком. Я никогда не видел почерка Хасима и со страху заподозрил что-то неладное: а вдруг это подделка? Но, открыв конверт, понял, что писал именно он:
«Здравствуй, Леон! Если ты это читаешь, значит, заниматься византийскими текстами в современном мире не так уж безопасно и дела мои плохи, ну или твой старик-консьерж что-то напутал.
Как ты и сам убедился сегодня вечером, меня кто-то преследует в последнее время. Если честно, я опасался худшего: думал, что у меня поехала кукушка и преследователь мне только кажется, но нет, раз ты его тоже видел, значит, он существует и с моей кукушкой полный порядок. Увы, тот, кого мы видели на кладбище, не остановился перед обыском моего номера, так что перед причинением мне вреда, я боюсь, он тоже не остановится.
По всей видимости, человек этот хочет завладеть тем, что я нашел в той самой цистерне… Потому что если не эта рукопись, не знаю, чем я еще кому-то могу быть интересен.
Прости, что впутываю тебя во все это, но мне и вправду некому больше довериться. Друзей в Стамбуле у меня нет. К тому же ты прекрасно говоришь по-русски, а этот язык, к счастью, немногие здесь понимают. Поэтому только тебя я могу попросить о, возможно, последней и, возможно, самой ценной, даже неоценимой услуге.
Та рукопись, о которой я сегодня уже говорил, скорее всего, теперь находится в опасности. Ты получишь доступ к ней по инструкциям, которые я приведу ниже. Я очень прошу тебя перевезти рукопись в университет Сапиенца на мою кафедру. Стамбул для этого документа, похоже, не самое лучшее место.
Дело в том, что эта рукопись представляет собой один древний текст, наделавший в свое время достаточно много шума (что-то около пятнадцатого века), и сейчас ему уготована, вероятно, не самая простая судьба. Текст этот ставит под сомнение то, во что многие предпочитают верить. В Стамбуле находка может наделать очень много шуму. И моя кафедра в этом смысле место