позаботился о твоем будущем, отправив твои весьма неплохие статьи в наш научный журнал, и я почти на сто процентов уверен, что их опубликуют.
Заранее прошу у тебя прощения за все неприятности, в которые я тебя втянул. Надеюсь, ты все поймешь.
Удачи тебе!
Мелкая дрожь, которая била меня, пока я все это читал, заставила трепыхаться и тот несчастный листок бумаги, который я держал в руках. Если бы в этот момент кто-то смотрел на меня со стороны, то, наверное, подумал бы, что я держу не бумагу, а оголенный провод и меня бьет током. Я перечитывал письмо снова и снова, вертел бумагу в руках, подносил к свету: ничего в нем другого не было, обычный гостиничный бланк, название совпадает с тем отелем, где я был сегодня утром. Почерк торопливый и неаккуратный. Не то чтобы он слишком торопился написать письмо, скорее почерк отражал его темперамент: за его индийской внешностью пряталось что угодно, кроме буддийского спокойствия.
У меня всегда было ощущение, что Хасима постоянно беспокоит что-то, о чем он предпочитает не говорить, о чем говорить стесняется и боится. Будто бы он всячески обходил какую-то запретную тему, но какую именно, я догадаться никак не мог. И вот тут я, похоже, понял, что это была за тема. Его связывали какие-то отношения с девушкой с драконом… С драконом… Что это значит? «С драконом»? Весьма экзотично и вполне в его духе…
И нет, не мог я поверить в то, что Хасима больше не было в живых. Слишком живо само это письмо было написано. Я перечитывал некоторые строчки много раз и видел Хасима, как будто сидящего напротив меня, усмехающегося, ироничного, прячущего тревожность непонятно за что за этой своей иронией, поправляющего запонки на рукаве, убирающего свой белый платок в карман пиджака, смущающегося, живого…
Способен ли я был выполнить то, о чем он меня просил? Времени, чтобы подумать, к письму не прилагалось. Напротив, там было сказано «без промедления», что, в общем-то, и не оставляло мне совершенно никакого выбора. Поэтому, перечитав письмо в пятый раз, я положил его себе в карман, кинул в рюкзак кое-какие вещи (первое, что попалось под руку, – думать совсем не хотелось), поспешно запер дверь, вышел в темень и намечавшийся дождь и пошел туда, куда меня приглашало это прощальное послание от, пожалуй, самого странного в моей жизни человека, и это было во всяком случае лучше, чем сидеть в комнате, уставившись в одну точку.
Истикляль каддеси, которую Хасим в своем письме окрестил улицей Независимости, встретила меня весенней толпой туристов всех национальностей, с удовольствием делавших все, что предлагала им эта квинтэссенция стамбульской жизни, не обращая никакого внимания на поднявшийся ветер и ничего не зная о смерти моего друга… Ярко одетые, довольные жизнью туристы и местные катались на старинном красном трамвае, покупали причудливую уличную еду и сувенирные джезвы, мельницы для перца, чашечки с тюльпанами, вязаные разноцветные шапки и прочую сувенирную белиберду. Они пили кофе в кофейнях, из которых доносилась восточная музыка, фотографировались