исчез. Сердце бухало слишком часто, чтобы воздух успевал поступать в сдавленные легкие. Ледяной пот иголками впился в тонкую полоску лба над маской, как странное средневековое украшение, смахивающее на орудие пыток, испарина покрыла внутреннюю поверхность стекол, скрывая окружающее в матовой пелене. Постепенно звуки стали возвращаться, гомон разговоров вылился из коридора, словно пробив плотно засевшую пробку. И вот уже она стоит в кругу разгоряченных людей, хлопающих друг друга по плечам и пожимающим руки.
– Лорка, ты где была?? Чуть не просрали! Заснула что ль?
– Я.. я..
– Я, я – клюв у воробья, – победа, хоть и ожидаемая, явно доставляла Грише особое удовольствие, он лоснился удачей, полноправно приписывая успех своим тактическим навыкам.
– Тебя как мешком ударили. Ау! – Катя проявила чудеса сопереживания, хотя обычно недолюбливала Лору, чуя в ней соперницу, хоть не по красоте, где Катерина заслуженно брала первые места со своей шикарной блондинистой гривой, грудью четвертого размера и любовью к расстегнутой невзначай верхней пуговочке откровенно просвечивающих блузок.
– Да норм, свернула не туда.
2
Сегодня я сидела и смотрела на смеющиеся лица, даже смеялась где-то впопад, но насколько же бесконечно далекой я себя чувствовала. Словно между мною и всеми этими людьми толстое-толстое стекло, которое одинаково эффективно приглушает звуки и чувства, которое разделяет приоритеты и цели, отрезает принципы и убеждения.
Очень существенно то, что говорят люди. Говорят тебе, при тебе и о тебе. И слова эти могут быть жестокими, ранящими. Даже если человек не хотел тебя задеть, не хотел обидеть. Он что-то рассказывает, говорит и вдруг – кровавым росчерком пера – обида.
Слово, тон или интонация – и поток горечи перехватывает горло, и не можешь сказать еще секунду назад столь близкому человеку, как сильно он задел тебя, как близко прикоснулся к самой сути, связывающей тебя с реальностью. Что именно этот тон в отношении этой темы нестерпим настолько, что нет сил вымолвить слово, перевести в шутку – да просто объяснить человеку, хоть и внутри ты на сто процентов уверен, что он поймет, ведь это же твой друг, с которым столько пережито, столько обсуждено, столько общего.
Но нет. Не сейчас. Сейчас ты распят на арене цирка под слепящими лучами софитов. Губы закушены, чтоб не расплакаться, потому что нельзя. Потому что нельзя дать слабину, нельзя показать свой страх и боль, иначе толпа съест тебя, переварит и косточки не оставит. Они глумятся, красная пелена застилает твой взор. Ты перестаешь соображать. Остается одно желание бежать – бежать без оглядки, бежать в спасительное далеко, бежать скрываясь от пытливых глаз, призванных препарировать твою муку, глаз, жаждущих твоего падения.
После завершения этого момента долгого как сама жизнь, короткого как мгновение, и мучительно стыдного, если тебе не удалось сдержать эту обиду