земные поклоны.
Боярин Леонтьев почувствовал себя так неуютно, что его бросило в жар. Лицо и глаза служитель Божий обращал, естественно, к небесам. Вот только стоял на коленях перед ним. Как назло, именно в этот момент в ворота въехал возок, на котором сидели еще три старца в монашеских рясах. От представшего им зрелища чернецы изменились лицами, спрыгнули с телеги. Один из них потянул с собой лежащий среди соломенной подстилки топор, другой – достал засапожный нож.
– Отец Володимир, что случилось? – поинтересовался третий, пока еще безоружный.
– Радуйтесь, братия! Государь услышал о тяготах наших и вклад прислал в монастырь на двести рублей!
Старцы дружно рухнули на колени.
– Ну-ка, хватит! – не выдержал Басарга. – Лучше в храме своем за здоровье Иоанна Васильевича помолитесь и долгих лет ему пожелайте! Давайте вставайте да ступайте в церковь! Я же покамест за кошелем схожу.
Служба за здравие государя Всея Руси Иоанна Васильевича вышла, наверное, самой воодушевленной и искренней со времен строительства Трехсвятительской церкви. С удивительной легкостью получили отпущение всех своих грехов и путники. Басарга даже засомневался – вправду ли настоятель пустыни отец Владимир расслышал его признание в рукоприкладстве по отношению к священнику или на что-то отвлекся? Но в любом случае совесть его была теперь чиста.
Однако, прежде чем передать монастырю вклад, боярин обратился к своим спутникам:
– Ныне, други, прошу ненадолго оставить меня с братией наедине, дабы увещевания царские, токмо им предназначенные, передать.
– Да-да, люди добрые, – закивал настоятель, – прошу вас в трапезную ныне пройти. По обычаю древнему, путников проезжих накормить мы обязаны[8]. Уж простите, снедь вся наша постная. Однако же, чем богаты, тем и рады.
Это предложение было встречено с полным воодушевлением, и боярин Леонтьев очень быстро остался наедине с тремя монахами: самый ветхий из монастырской братии и один из рыбаков ушли хлопотать с угощением.
Двери церкви затворились, и в наступивших сумерках подьячий Монастырского приказа негромко потребовал:
– Ныне желаю, чтобы здесь, в храме Божьем, вы, святые отцы, поклялись мне сохранить навечно тайну великую, что я вам именем царским доверю. Что не расскажете о тайне сей никому ни в этой жизни, ни в мире загробном! Не бойтесь, кощунства от вас не потребую. Тайна сия лишь благо обители вашей принесет и всей церкви Христовой. Слово государево за мной и служба царская. Иной воли не имею.
– Коли на благо веры Христовой дела твои, чадо, то вот тебе крест, ни одна мука слова из меня не вырвет! – пообещал настоятель.
– Язык себе скорее откушу, нежели выдам, вот те крест, – осенил себя знамением инок Афиноген.
– Именем Господа нашего Иисуса, живот свой за грехи наши положившего… – перекрестился Никодим, – во славу Божию муки с радостью приму, но тайны его не выдам.
– Золото