в «Фейсбуке», где состоялась наша переписка. У нас не было общих знакомых, и вообще она жила в другом городе. Я решила, что она всё-таки не знает – просто совпадение.
Текст был очень тяжёлым для меня и, к сожалению, написан плохо – я не смогла читать. Я ответила девушке, что с точки зрения аутотерапии написать такую книжку – полезное дело, но с читательской точки зрения всё по-другому смотрится, и рецензию на её книжку я сделать не смогу. Я не хотела её обидеть – какое-то время мы с ней ещё переписывались, но в том, насколько наши истории похожи, я ей так и не призналась.
Мне, честно говоря, не хотелось иметь с ней ничего общего. «Как можно всем рассказывать про такое? Зачем? Это же стыдно, стыдно!» – думала я.
Меня тоже били руками и ногами. Под столом, около батареи – во всех местах нашей квартиры. Меня била, толкала и пинала мать. Могла швырнуть в меня тарелку, книжку, пульт от телевизора. Я орала, закрывалась руками, убегала – она догоняла, загоняла меня в угол и била.
Меня тоже бил отчим. Но чаще они объединяли усилия: один держал, вторая била. Либо наоборот.
Было много побоев – и причин для побоев тоже всегда было много. «Умничаешь!», «Огрызаешься!» – причины. Не вынесла мусор – причина. Разбила салатницу – веская причина. Я посчитала, что салатница фигурировала в ссорах и побоях на протяжении семи лет.
Начиналось обычно так:
– Свет в туалете! – рявкал отчим, потому что я забывала нажать на выключатель, выходя из нашего смежного санузла.
– Но он не мотает даже. Ты же сам вставил в счётчик булавку, – «умничала» я, но выключала.
– А ну иди сюда! Огрызаться мне будешь! – тут он подлетал со красным лицом и больно хватал меня за плечо.
– Лёня, не трогай говно – вонять не будет! – орала из комнаты мать.
– Сама ты… – начинала я, всхлипывая. И сразу понимала, что сейчас будет.
И это, конечно, начиналось!
– Щас я тебе покажу, кто тут умнее! Ира, доставай ремень!
Отчим тащил меня в комнату, переворачивал на диване и лупасил офицерским полосатым ремнём «по заднице» – а мать держала. Но мог и ручищей. Отчим раньше был военным и потом пару лет служил в милиции. Я страшно боялась его и понимала, что заявлять на него бесполезно – своего не накажут.
Надо сказать, мать никогда не била меня пьяной. Когда она напивалась, я вообще не слишком её интересовала. Мать включала Аллегрову и плакала или уходила к соседям или просто сразу засыпала. Часто она звала каких-то друзей, они пили на кухне. Пьяной мать, наоборот, бывала ко мне добра.
– Марианна! – звала она.
– Я – Марина, – злилась я, заходя на кухню.
– Я хотела назвать тебя Марианной. Мариной тебя назвал отец.
– Ты уже говорила это.
– На, – потягивала она широким жестом купюру.
Я брала деньги и уходила. На кухне продолжалась пьянка: водка, закуска, сигаретный дым, Аллегрова. Наутро – гора грязной посуды, окурки, пустые