и смеялся Эртхиа, надевая на брата кольчугу и шлем, расправляя на плечах кольчатую бармицу, повязывая белый платок. И они смеялись уже все втроем, потому что Эртхиа многое позволял своему слуге Аэши, но правда, что ему никогда не пришлось пожалеть об этом.
– Ничего, брат, в Аттане тебя оденем. Всю мою добычу – тебе подарю!
– Смотри, сам в добычу не угоди! – сурово оборвал его явившийся на шум Лакхаараа. – Ни к чему дразнить Судьбу, когда все мы в ее руках.
И вышел.
Акамие торопливо ощупал край покрывала, заправленный под шлем: не выбилось ли? Хотя Лакхаараа даже не взглянул в его сторону.
О, эти жаркие дни! Пропыленный, потный, счастливый, мчался Акамие на белом иноходце. Царь будто забыл о нем. Правда, каждый раз, призывая сыновей, придирчиво и строго ощупывал Акамие взглядом, но обращался только к сыновьям-воинам. Перед царем чувствовал себя Акамие тенью среди своих братьев.
А братья вели себя с Акамие осторожно: то ли брат, то ли невольник, то ли воин, то ли тот, что под покрывалом. Острое, едва сдерживаемое любопытство вспыхивало в торопливых, уклончивых взглядах Эртхааны и Шаутары. Во взгляде Шаутары было больше любопытства, во взгляде Эртхааны – другого, и Акамие сам поспешно опускал глаза и старался держаться ближе к Эртхиа. Лакхаараа же и вовсе в лицо Акамие не смотрел и если говорил с ним, то говорил коротко и неласково.
Самые темные глаза были у Лакхаараа. Темные, как у царя, с тайной, упорной думой в глубине.
А самые холодные – у Эртхааны. Будто приценивался: сколько не жалко отдать за невольника.
Шаутара же прятал любопытство за полунасмешливой почтительностью, в которой угадывал Акамие не желание унизить, а смущение.
И ревниво следили старшие царевичи друг за другом.
Что им платок, скрывающий лицо, – мужчинам Хайра, влюблявшимся в замеченную издали фигуру, закутанную в покрывало с головы до ног. Была бы походка легка!
А легка была походка Акамие.
И тело, наученное с детства в любом помещении и в любой обстановке двигаться и покоиться так, чтобы и собой украшать окружающее, и быть украшенным им, невольно продолжало следовать этой науке.
И не раз вспомнили братья песни беспечного Эртхиа:
Мускус не спрячешь в платке,
красоту не скроешь покрывалом…
Впрочем, после памятного случая на первой стоянке войска Эртхиа стал осторожнее. Любовных песен в походе он не пел.
А старшие царевичи, посылая вперед горячих коней, то и дело оборачивались: не откинет ли ветер черный платок от лица?
Впрочем, Шаутара быстрее всех утомился этой игрой. С отрядом охотников он отправлялся впереди войска настрелять онагров и дзеренов, чтобы на вечерней стоянке воинов ждала готовая горячая еда, – и радовался возможности и в военном походе предаваться любимой забаве.
Эртхиа же в игры не играл. Он постоянно был рядом с Акамие, скрашивая тяготы воинской науки то ободряющей шуткой, то