социального эксперимента в СССР русский студент Беркли был склонен относить к субъективным причинам, типа: засилье геронтократов в Политбюро ЦК КПСС, частнособственническое перерождение бюрократического аппарата управления, неверие народа в коммунистические идеалы на фоне лагерно-барачного быта (повальной бедности) и проблем продовольственного обеспечения «строителей» коммунизма.
Попытка все унифицировать и нормировать приводила к парадоксальным ситуациям: из запахов доминировали сапожная вакса, асидол и одеколон «гвоздика».
Женщины были обречены ходить в одном и том же платье два года. Все были одеты в байковые для женщин или сатиновые для мужчин трусы, других советским Госпланом не предусматривалось.
– Страна испытала шок, увидев трофейные предметы быта и одежды из поверженной Германии, – подытожил Щукин.
– Но почему так случилось? – спросил Майкл. – Ведь, учение К.Маркса и В.Ленина – всесильно, потому что оно верно, уверяли коммунисты.
– И я того же мнения, – заявил Щукин. – Будущее за коммунизмом, пусть не марксовым, пусть швейцарско-шведским, но люди обречены жить в материальном мире, пропитанном либеральным сознанием.
– Василиск, я не силен в марксизме, но Беркли сводил мир человека к комплексу ощущений. Объективного мира, согласно взглядам автора, попросту не существует, он лишится своего статуса, если тщательно проанализировать всё, что понимается человеком под «подлинным», «настоящим», «онтологией».
– Миша, я согласен, что онтология в известной степени полностью зависит от гносеологии, мы видим мир в определённых точках, красках, ароматах; ощущения мира – это именно наши, человеческие ощущения и ничьи иные.
– Вот именно, Василий, – откликнулся Майкл, – «центральной для Дж.Беркли остаётся идея развития всего сущего, понимаемая, помимо всего прочего, и как идея взаимоперехода, превращения одного в другое, а также зависимости этих переходов от интерпретатора, ученого, от того, как складываются языковые структуры познания».
– Здесь, на американской земле, в городе, носящем имя философа-идеалиста особенно остро ощущается тектонический разлом отношения ко всякого рода революциям и классовым диктатурам в аспекте соблюдения прав человека, – изрек Щукин.
Майкл вопросительно посмотрел на человека «с обратной стороны от западной цивилизации» и спросил:
– Можно ли сказать, что наиболее опасным для тоталитарных режимов представлялось именно свободомыслие, причём особенно в тех случаях, когда оно приобретало ещё и философскую основу?
– Пожалуй! Более того, теперь ясно, почему доктрины субъективного идеализма подверглись ожесточённой критике со стороны представителей марксизма вроде Ленина, – вслух размышлял Щукин. – Ленинское учение подразумевало тоталитарную идеологию, в основе которой лежали механизмы готовности подчиняться окончательному, бесповоротному мнению, ориентированность на устойчивость, постоянство природных и социальных порядков.
– Бэзил,