красавчика. Тот стоически выносил поток вопросов Амайры, вовсе не интересовавшейся пьесой, держался молодцом и дал нам шанс спокойно поговорить.
– Ну давай.
– Помнишь, когда «малыш» оживил мертвецов и послал на стены?
– Трудно забыть.
– Так вот, у меня в морге мертвец, которого я уже пристрелил три недели назад. Два дня назад этот мертвец еще говорил и ходил. Как думаешь, кто-нибудь может такое без метки Глубинного короля? Способен ли маг поднимать трупы?
– Будто куклу? – спросила Ненн.
– Будто полноценно воскресшего, – ответил я.
Она задумалась.
– …Хм, колдуны творят всякое. Спиннеры просто самые распространенные колдуны, но и они учиняют со светом всякое диво. У меня есть в батальоне спиннер, умеющий лепить зеркала из песка.
Ненн поколупала щепкой в почернелых зубах.
– Но чтобы воскрешать мертвых? Одно дело – заставить тело двигаться. Совсем другое – вернуть жизнь. Сомневаюсь, что на такое способен даже Глубинный король.
Я посмотрел на ворона, красующегося на моем предплечье. Он – моя плата за то, что я захотел вернуть человека к жизни. Почти воскресить. Но «почти» не считается. Мертвые не воскресают.
– Ну да, – неохотно согласился я. – Я пришел к такому же выводу, но услышать подтверждение никогда не вредно. Дело становится еще мутней. Девлен Майль отправился кормить червей, и с ними должен был остаться. Единственное, что я знал наверняка об убийцах Левана Оста, было еще менее осмысленным, чем дурацкие танцы на сцене. Я протянул руку к бокалу, попытался согнуть пальцы и поморщился от боли. Пальцы не слушались. Я потрогал правую руку левой. Пальцы стали холодными, как ледышки, побелели, сделались будто кость, холод пополз выше.
– Вот дерьмо!
– Что не так? – спросила Ненн.
– Не знаю.
Я скривился. Холод дополз до локтя. Выше рука осталась обычной, теплой. Ниже кожа приобрела мерзкий синюшный оттенок. В затылке родилась саднящая боль. В руке зашевелилось что-то чужое, чего раньше не было. У самой кости.
– Вот дерьмо! – повторил я. – Вам придется извинить меня.
С этими словами я выскочил из ложи и побежал искать туалет. При нем дежурил слуга в приличном красном дублете, сунувший мне политое духами полотенце. Я взял его, забился в кабину и закрылся, присел на скамью – а в руке зашевелилось страшное, острое. Я обнажил кожу и как можно выше закатал рукав. Черт возьми, отличная была рубашка.
Ну, по крайней мере, холод смягчит жуткую боль.
До некоторой степени я оказался прав. Болело сильно, но по-другому. Обычно рука горит огнем, кожа размягчается, и птице легче продраться наружу. Теперь кожа оставалась холодной, твердой, птица лезла долго и мучительно. Казалось, она сама вот-вот бросит дурацкую затею. Из раны необычно медленно текла холодная кровь. Она не должна так течь у живого человека, уж поверьте. Кровотечений я навидался.
Тварь проткнула клювом кожу, полезла наружу, а я понял, что с этим посланцем Вороньей лапы что-то