им в…
И т. д. Спать.
1988–1989; из цикла «Растерянность»
Пушкин
…Быть может, шёлк знамён, познавших
поля кровавые войны,
и сон могил, и память павших
во имя трона и страны,
и наших дней служенье злое,
и славы ржавые венки, —
в веках воистину не стоят
его единственной строки…
…За то, что белый свет не бел,
что путь наш – мрак и просветленье,
что всякой муке есть предел, —
России послан во спасенье
его высокий чистый глас.
И он нас выстрадал, – и спас
на остриях противных мнений,
на столкновеньях чуждых рас, —
закатной мглы – и тьмы азийской.
…Вдове Поэзии российской, —
его последней болью ставшей
в два пополудни, в смертный час, —
судья лишь Бог, его пославший.
И неподсудной быть – для нас.
1985–1987
«Лишь при лампе, в ночи златоглавой…»
Лишь при лампе, в ночи златоглавой,
мне покойно – и хочется жить,
заслужив это горькое право
до рассвета с тобой говорить.
До холодного тусклого света,
до неяркого нищего дня…
Голубая, всегда в эполетах,
как живая, идёшь сквозь меня,
осенённая бывшею славой
(и её ты сберечь не смогла),
над тобой простирает двуглавый
закалённые в битвах крыла;
да сияет над грязью и потом
Православья великая твердь
(осквернённых святынь позолота,
на года онемевшая медь);
да нечаянным жаром согретых
свет и мука любимейших книг
(дорогие глаза на портретах
незабвенных страдальцев твоих), —
вот и всё, чем была ты и стала,
чем, возвысившись, в мире жила…
В муках новую веру рождала —
и больное дитя родила.
И пленясь им, худым и беспутным,
ради этих н е я с н ы х к р о в е й
ты в пути и во сне беспробудном
пожирала родных сыновей.
А очнувшись, всплеснула руками,
огляделась в печали кругом
и глушила слезу кабаками,
опиваясь дешёвым вином.
И тебя ли – родную – мне славить,
волоча, как подстреленный, стих? —
Но дороги твоей не оставить,
но себя на земле не представить
без кровавых преданий твоих.
1987
«Сколько зим, сколько лет и который уж год…»
Сколько зим, сколько лет и который уж год
без креста, без звезды по могилам…
И всё полнится список калек и сирот.
Что в тебе бесновалось, незлобивый род,
что вело тебя веком постылым?
Ах ты, горькое горе, людишки-людьё,
Русь моя, пьянь, да рвань, да тоска, да тоска без предела.
Помрачась, отдала на закланье в жидьё
его белое Царское тело.
И для горстки ушедших в поход