проведал,
шед из греков в варяги, провидец апостол Андрей. —
Моя поздняя гостья, во времени мы не вольны,
лишь дыханье твоё холодком пробегает по коже,
но глаза открывая, я вижу всё то же:
вечный бег ускользающей волжской волны
и тверское безлюдье. – Рождённой луны
пью настой розовеющий, память тревожа
остывающим отблеском прошлого;
позже
веселят моё сердце рассветные сны.
…А когда после ночи светла голова,
и печален восход, и во рвах при дороге,
обречённая, молча мертвеет трава, —
грусть привычно ясна, мысли только о Боге,
о России, которой прощения нет,
о дорогах её – и куда её след.
И уводят её колеи в никуда.
Ваши звёзды склонились к закату, и немо
небосвод ваш чернеет. Но брезжит звезда,
негасимо лучащая свет Вифлеема.
1987
Памяти Ирины Одоевцевой
Позади – гонимое
по миру житьё.
Впереди – родимое
вечное жильё.
Гордость – паче чаянья —
запасая впрок,
долгих лет отчаянья
размотав клубок, —
по Господним пастбищам
протянули нить…
И —
на кладбище
воротились жить.
1988
Смутно
Над суетой великих перемен
спокойно солнце вечное заходит.
Со мной в угасшем парке ветер бродит
и ворошит опадший жёлтый тлен.
Сиротский запах вянущей травы;
пьянит настой грибной пахучей прели.
Пришёл октябрь, и птицы отлетели.
И не назвать мне близких словом вы.
Сам по себе. Страны убитой сын.
Как грустно мне! во времени отставший,
зову людей, столетье прахом ставших, —
и нет мне отклика живого. Я один.
Но всё не так. И, кажется, не то
опять писал сегодня; научите!
Вон человек в гороховом пальто
за мной идёт… а может быть, простите…
я ошибаюсь…
1985–1986
Сон
…впереди ни огня, ни следа,
всё темней и ненастней дорога.
Чёрным паром клубится вода
на проталах – у волчьего лога.
Одинокая стынет душа.
И скрипит – отвердевше и голо —
синий снег под ногами, глуша
жаркий хрип воспалённого горла.
И Всевышнего милость дразня,
возроптал я с бездумностью зверя:
– Почему Ты оставил меня
среди поля тоски и безверья?
Столько лет не молившись ни дня,
не сметая с икон паутину,
я Тебя не отринул, меня
почему Ты сегодня покинул?
Но безмолвье полночной поры
на земле бесприютной стояло.
И неслись – и сшибались миры,
рассыпаясь в межзвёздных провалах.
Павши навзничь, бездушного льда
ощутил